Откозыряв лейтенанту, она произнесла:
– Товарищ командир, разрешите задержаться тут подольше.
Лейтенант как раз навешивал на Секиру седельные мешки с припасами, как своими, так и раненых, которые не могли тащить на себе тяжести.
– Даже не думай, – сказал он, затягивая потуже один из ремней. – Кстати, напоминаю, что по коммунистическим законам дезертирство приравнивается к измене. После поражения на реке Фуцзян снисхождения от командования можешь не ждать.
– Ну и ладно, – Юн пнула ногой лежавшую на земле ветку.
Позади лейтенанта Третий корпус строился в две колонны. Юн лихорадочно соображала, силясь придумать какой-нибудь предлог остаться, и вдруг увидела вдалеке силуэт Пина. Утро выдалось жарким, и силуэт оружейника бесплотным призраком дрожал в мареве над усыпанной мелкими белыми камнями землей. Пин кого-то тащил на спине, и когда он подошел поближе, Юн поняла, что оружейник несет на себе Хай-у.
– Прошу прощения, – промолвил Пин, тяжело дыша, ссаживая Хай-у на землю.
Мастер рукопашного боя поднял на девушку взгляд и расплылся в улыбке.
– На склонах горы полно гоминьдановских патрулей, поэтому пришлось двинуть в обход, – продолжил Пин. – Если честно, в какой-то момент я уж думал, нам крышка. Чудо, что мы добрались. Думаю, патрули нас видели, просто, видать, гоминьдановцам было жалко пуль на психа с калекой.
Хай-у схватился за ветку дерева, подтянулся и встал. Из левой штанины торчал отливающий перламутром протез.
– Теперь я на одну шестую дельфин, – сказал он. Будто красуясь, калека заковылял по кругу, вскидывая и опуская плечо. – Может, я даже изобрету новый стиль боя. Стиль дельфина.
Что за надоедливый коротышка! Ногу потерял, и при этом совершенно не изменился. Ничему человек не учится! Все, что Юн выпалила ему в лицо на собрании во время речи Мао, было правдой лишь отчасти. Девушка действительно считала поступок кунфуиста смелым, но вся его доблесть нивелировалась дурацкой назойливостью, от которой ей хотелось схватить его за плечи и хорошенько встряхнуть. От этого поступка ее удерживало лишь одно: опасение, что Хай-у воспримет это за проявление чувств к нему. Когда он забрался ради нее на финиковую пальму, девушка еще плохо знала Хай-у и потому, не подумав, чмокнула его в щеку. С этого момента он только и делал, что доставал ее, при всяком удобном случае принимаясь рассказывать о боевых искусствах, книгах или еще какой ерунде, которая приходила ему в голову. Да, она позволила ему прикоснуться к ее груди, но только потому, что он дал слово после этого оставить ее в покое – обещание, которое так и не сдержал.
– Получается, зря Пин рисковал жизнью, – Юн посмотрела на оранжевую ящерицу, которая ползла по протезу Хай-у. – Ты и сам мог сюда дойти.
Пин скинул ящерицу ногой и подставил Хай-у руку, чтобы тот за нее ухватился.
– К протезу нужно привыкнуть, – пояснил он. – Но даже когда он навострится на нем ходить, бегать вряд ли сумеет. Так сказали врачи.
– Бегать я, может, и не смогу, а вот кое-что другое вполне себе. То, чем вы занимались с Пином… – ухмыльнулся Хай-у.
Юн закатила глаза и посмотрела на марширующую колонну.
– Пойдемте уже. А то еще минута – и нас объявят дезертирами.
2
Объединенные силы Красной армии насчитывали около двадцати тысяч солдат. Лейтенант Дао сказал взводу, что они направляются на восток, чтобы оборонять столицу республики Жуйцзинь, от которой их отделял двухнедельный переход. Удивительное дело, но, вопреки ожиданиям Юн, Хай-у не нуждался в ежесекундной опеке. Он не отставал от взвода, и Пин нес его на себе только в дождливые дни, когда дорога раскисала настолько, что грязь доходила до щиколоток. Всякий раз, когда армия останавливалась, красноармейцам приходилось вступать в бой с местными бандами, которые не упускали ни единого шанса пограбить крестьян и захватить сочувствующих коммунистам, чтобы сдать их Гоминьдану. Все понимали, как важно, чтобы Красная армия всякий раз давала разбойникам бой. Крестьяне должны воочию видеть: коммунистов победить нельзя.