Подул ветер, и сосны зашелестели. Ночь начинала отступать, с ветром прилетел утренний озноб. Дафнис мягко зевнул и решил двигаться в сторону палатки, так как уже доходил четвёртый час утра, хотелось спать. Тот взгляд Платона вдруг напомнил Дафнису чувства, которые он не испытывал уже более двух месяцев. Эти два месяца ощущались как два года. Он скучал по Элее и ненавидел её. Только думая, что ненавидит её, он ошибался.

– И всё же странно, как люди безвозмездно могли уповать в идею коммунизма? – бросил в тишь леса риторический вопрос Платон.

Дафнис не отвечал, он тихо попивал пиво и всматривался в огонь. Кажется, там плясали огненные саламандры. То тут, то там, они мелькали хвостами из-за горящих дров, такими оранжево-красными, в чёрную крапинку.

– Во что ты охотнее поверишь: в волшебную сказку или в суровую реальность? – спросил Дафнис.

– Да… – зевнул Платон. – Ты прав.

Последние угольки плавно тлели, огня уже совсем не было. Утка, взяв разгон, процарапала пол озера и только потом взлетела. Вода заиграла маленькими колебаниями. Светалось, мрачные силуэты сосен прояснились в утреннем тумане. Платон предложил пойти спать, Дафнис охотно согласился.

Подойдя к палатке, он засмотрелся на звёзды, едва видимые в уже сереющем небе. Хмель и солод, ударившие в голову, делали их необыкновенно красочными. Захотелось их сфотографировать. Хоть Дафнис и был пьян, он чётко понимал, что обыкновенное фото на смартфон никак не передаст всех испытываемых чувств. Фото он делал для другого, более хитрого замысла – хотел запечатлеть момент, чтобы, просматривая фото, вспоминать ощущения, своё состояние, эту ночь.

Протянув руку в карман, он понял, что смартфона там нет. Дафнис спохватился. Интенсивно соображая пьяным мозгом, он побрёл обратно к костру. Там, у колоды, в еловой сухой хвое лежал телефон. Дафнис с облегчением схватил его и уселся на пень. Много ли надо человеку: получить, потерять, искать и вернуть; после такого жизнь сразу становится интереснее. Тут Дафнис увидел возле поваленной березы какой-то предмет.

– Неужто и Платон тоже выронил телефон, когда на земле валялся? – тихо проговорил он вслух.

Дафнис встал, подошёл к берёзе и подобрал складной металлический ножик. Нож был изящной формы, рукоятка из светлого дерева идеально смотрелась в сочетании с небольшим, чуть загнутым лезвием. Клинок прятался в прорезь в рукоятке и фиксировался металлическим обжимом на месте гарды. Дафнис свернул ножик, зафиксировал его обжимным кольцом и убрал в карман, с желанием вернуть его завтра по трезвости.

Вернувшись в палатку, он склонился к ней лицом и начал развязывать шнурки. За спиной зашелестела листва. Дафнис оглянулся и увидел какое-то движение за деревьями. Из чащи вышел человек.

Таксист вез Элею домой по ночному городу. Они въехали на «50 Лет Коккино», – между горожанами её называли Пятидесяткой. В городе были и «тридцатки» и «шестидесятки», но «семидесяток» не было.

Кругом засверкали яркие фонари широкого проспекта. Таксисту девушка была безразлична, но Элея безустанно следила за его затылком, чтобы в любой момент среагировать. Но что она могла в таком положении? Выпрыгнуть? Закричать? Первое – безумно, второе – бесполезно. Осторожность Элеи за это лето начала граничить с паранойей. Вдобавок гнетущие новостные сводки про учащение процента изнасилований и убийств… Но что было делать, не пешком же идти в такой час.

Элея возвращалась уже от третьего парня за этот месяц. И нет, не из его квартиры, не из отеля, а из обыкновенного ресторана в центре города. Причём, уже второй раз из одного и того же. За время жизни в одиночестве, её накопительный счёт, худо-бедно росший во время отношений с Дафнисом, иссяк. «Счёт светлого будущего…» – подумала Элея. Доброта очернилась, ощетинилась серой реальностью.