– Чтобы можно было пробовать друг у друга, – говорит она мне на ухо, и мы прыскаем от смеха. В обители, если бы мы шептались и хихикали за едой, сестры бы мягко одернули нас: следует испытывать уважение к хлебу насущному. А тут девушка-продавщица тоже улыбается, и посетитель за соседним столиком поднимает чашку кофе, будто салютуя, и белый кролик в витрине с корзинкой, полной шоколадных яиц, одобрительно таращится на нас глазами-пуговицами. Воздушный крем тает на языке, солнце играет в чисто вымытых витринах, теплый ветерок раздувает газовые занавески… Как хорошо! Рене снимает свою шляпку, сдирает с нее целый букет маргариток и прикрепляет скромную синюю ленточку. Теперь она выглядит по последней моде. А моя шляпка и вовсе скромна, так что я – большая щеголиха.

Вдруг в окно мы видим Луизу, и она не одна. С ней парень, одетый, как рабочий, но с претензией на щегольство. Он идет немного впереди девушки, а она спешит за ним, переваливаясь с ноги на ногу, словно утка. Луиза пытается взять парня под руку, но он вырывается. Она что-то говорит ему, у нее на лице багровые пятна, губы дрожат, волосы растрепались. Слов мы не слышим – Луиза произносит их очень тихо. А вот парень не стесняется.

– Да отвяжись ты! – кричит он на всю улицу. – Пристала как пиявка! Сказано тебе, иди к черту! Оставь меня в покое!

В кабачке напротив настежь раскрыты двери, столики выставлены на тротуар. Оттуда слышится свист и крик:

– Ну и грубиян!

– Эй, малышка, не теряйся! Иди сюда, сядь ко мне на коленки да выпей рюмочку!

Луиза некоторое время стоит как вкопанная, а потом поворачивается и медленно идет обратно, понурив голову. Мы с Рене переглядываемся.

– Плохи ее дела, – говорит моя подруга, многозначительно покачивая головой.

Я не понимаю, о чем речь, но мне очень жаль Луизу. Пирожные уже не кажутся такими вкусными, и даже последующая прогулка мимо нарядных витрин не доставляет удовольствия.

– Давай играть, – предлагает Рене. – Я играла в эту игру с мамой. Ты можешь выбрать с каждой витрины любую вещь, но только одну. Чур, по очереди!

Я соглашаюсь и выбираю накидку из серебристо-голубого меха, туфельки из коричневой кожи и огромный флакон духов «Пармская фиалка». А Рене «покупает» себе золотой дамский мундштук, рыжий шиньон и вечернее платье с декольте. Я смеюсь:

– Это уж чересчур!

– В том-то и смысл, – важно кивает Рене.

– Ах, так? Тогда я покупаю вон ту брошь размером с блюдце!

Как и предчувствовал папаша Маливуар, мы совершенно теряем представление о времени и приходим к воротам фабрики только без четверти три, увешанные воображаемыми драгоценностями, с гудящими ногами, изнемогающие от смеха. Луиза уже ждет нас, присев на край нагруженной повозки, ее лицо ничего не выражает. Еще с полчаса нам приходится подождать Маливуара. Он является, источая аромат смородиновой наливки и в превосходном настроении. Напевая «До чего же это мило – землянику собирать», Маливуар вывозит всю компанию за город. Мы уже начинаем клевать носом, прикорнув на штуках материи, как вдруг нас пробуждает что-то ужасно тревожное.

Луиза стонет. У нее блуждают глаза, волосы висят вдоль щек, рот запекся.

– Что с тобой? Тебе плохо? Ты заболела? – спрашиваем наперебой. Повозка уже катит по лесу. Но Луиза не отвечает и вдруг издает совершенно чудовищный, звериный вопль. Тесемки ее корсета распущены, и я вижу, какой у нее большой живот, он весь ходит ходуном…

И тут я понимаю.

– Папаша Маливуар, нужно ехать скорее!

– Ой, не-е-т, – мычит Луиза. – Ой, не могу-у! Сто-ой!

Но наш хмельной возница не откликается ни на просьбу ехать быстрее, ни на мольбу остановиться – он давно заснул, выпустил вожжи из рук. Лошадка, привыкшая к дороге, неспешно идет сама по себе. Я спрыгиваю с повозки и отвожу лошадь в сторону, под деревья. Луиза тоже спускается и ложится на траву. Юбки у нее мокрые.