Я чувствую, что дочери милосердия обеспокоены тем, какое влияние оказывает Рене на меня. «Наша маленькая парижаночка», как они называют Рене, по их мнению, излишне осведомлена в некоторых сторонах жизни. Но они беспокоятся напрасно. Рене действительно слишком много времени проводила с актрисами и горничными, но все еще такая же дурочка, как я. Она любит вспоминать прошлое, любит говорить о том, как много было кавалеров у мамы и как они обожали ее саму – задаривали подарками и кормили всякими вкусными вещами. За обедом она обиженно бултыхает ложкой в супе, вылавливая клецки и кусочки моркови.

– Мы часто ужинали устрицами, – говорит она мне. – Устрицы – мое любимое блюдо. Ты хоть когда-нибудь ела устриц? А что ты любишь больше всего?

Я вполне равнодушна к еде. Еда – это то, что принимают внутрь по определенным часам, чтобы не сосало под ложечкой и были силы для работы. Я даже не знаю, что ответить.

– Так и есть, – вздыхает Рене. – И куда я, несчастная, попала!

Она очень тоскует по прежней жизни. Из-за этого даже происходит небольшая ссора между Рене и сестрой Мари-Анж. Сестра слышит, как Рене вздыхает о роскоши, окружавшей ее в прошлом, и говорит – ласково, но твердо:

– Разве не лучше, дитя мое, жить своим трудом, ни от кого и ни от чего на земле не зависеть?

Рене смотри на сестру долгим немигающим взглядом, а потом спрашивает:

– Разве викентианки не принимают пожертвования от богатых людей?

– Принимают – соглашается сестра. – Но они еще и работают – шьют приданое, возделывают сад.

– И мы работали, – кивает Рене. – Мама играла в театре и получала жалованье. К тому же мы обе старались всегда быть красивыми и веселыми, чтобы господа, приходившие в гости, нами любовались. Один мамин друг, у него еще была большая черная борода и он служил в министерстве, – так вот, этот мамин друг говорил, что на душе у него поют маленькие птички, когда он видит наши лица. За это он готов был дарить любые подарки. И другие мужчины тоже.

– Милое дитя, пожертвования от благотворителей и подарки от мужчин – это не одно и то же!

– Почему? – искренне удивляется Рене.

Сестра Мари-Анж, как я понимаю, очень хочет сказать, но не может. Она сильно краснеет и произносит совсем не то, что думала:

– Видите ли, дети милосердия не тратят денег жертвователей на свои личные нужды, не упиваются тонкими блюдами и дорогими винами, не носят кружева и бриллианты. Они используют средства для того, чтобы помочь людям, которые не в состоянии о себе позаботиться. В этом и есть разница. А сетовать на скромные удобства, которые вам может предложить община, неразумно. Лучше десять тарелок горячего супа, чем одна тарелка устриц.

Рене, похоже, должна как следует обдумать этот вопрос.

– Так что же, – спрашивает она, – и кружева, и бриллианты, и устрицы – это плохо?

– Нет, ни в коем случае. Ведь для того, чтобы соткать ваш кружевной воротничок, понадобилась работа мастерицы. Если бы его не удалось продать, она не смогла бы заработать себе на пищу и кров. Бриллианты, слышала я, есть не что иное, как каменный уголь, зреющий в недрах земли, дар божий. Но и его достают камнекопы, обрабатывают ювелиры, продают торговцы. Значит, человек, покупающий бриллиант, дает работу многим другим людям. Дурно только, если бриллианты покупаются в долг, а так делают многие. Если у тебя нет денег на кружева, не стоит их покупать, если не хватает на устрицы, довольствуйся говядиной. И говядина была сегодня неплоха, как ты думаешь, Катрин?

Сестра Мари-Анж смеется, Рене тоже. Я мало что поняла из того, о чем они говорили, но могу сделать один вывод: между ними теперь воцарился мир. И это знание наполняет мою душу покоем.