Если бы Идеальный начальник увидел меня сейчас, то непременно захотел бы сфотографировать руины моей личности. А пока я делаю это сама. Мне снится, что я в театре, одновременно актер и зритель. На сцене в накинутой на голое тело мужской рубашке сижу ко всем спиной. Я достаю фотоаппарат и начинаю сама себя фотографировать. Фотограф должен сделать снимок, который уже не снимок, а он сам. Когда объектив фотографа направлен на модель, когда поверхность кадра это и траектория обзора, и сам снимок, а фотограф – это тот, кто снимает, и тот, на кого направлен объектив. Он снимает самого себя, чтобы проявиться в этом мире.

Два раза в неделю хожу в группу психологической поддержки, что-то типа клуба матерей-неудачниц и в клуб анонимных писателей. Записав сон о Гогене, не могу остановиться и постоянно пишу. В целом мы похожи на анонимных алкоголиков – собираемся в библиотеке раз в неделю, говорим о боли, смотрим кино про боль и ведем дневник, чтобы излить ее на бумагу и найти свой голос. Ведущий клуба, самый настоящий писатель, с седою бородой и Букеровской премией. Писатель № 1. По его мнению, только боль – путь к сердцу читателя. Я в это не верю. Писательский клуб для меня – вариант психотерапии. Многие писатели говорят, что пишут для избавления от тяжелых чувств, обычно от вины и стыда. Если так – то я точно писатель, этих чувств у меня вагон, и очень хочется их слить в унитаз.

Во сне кто-то протягивает мне старое черно-белое фото, я смотрю на него и вижу себя подростком. Я оживаю на нем и ухожу. Смотрю на себя, скользящую в прошлое, вижу такую же, как сейчас стрижку, только волосы темные, как раньше, и платье с широким поясом.

Я родилась, потому что это было кому-то нужно. Случайностей нет, все происходит не просто так, во всем есть смысл. Моя жизнь на кончике пениса, пенис в штанах, штаны на мужчине, мужчина неизвестно где. Власть секса над человеком. Я человек, и я сплю. Мои сны связаны с ощущениями, их действие происходит на кровати. Мое влагалище – вечный двигатель, оно превращает мой сон реальность. Влагалище – третий глаз, им я вижу, проникая в себя и других. Я смотрю на мир через подзорную трубу своего влагалища. С мужчинами одна и та же история. Я люблю так сильно, что прилипаю, как жвачка к мохеровому джемперу. Отодрать невозможно, приходится выстригать ножницами или вырывать с мясом.

На белом листе своего дневника я провела жирную красную линию, что означало начало новой жизни. В прошлом остались безликий спальный район, дома-коробки, окна с серыми дождевыми подтеками, деревья, похожие на вытянутых ежей, грязные отпечатки пальцев на листе. Сын-подросток и муж-алкоголик с раком крови в стойкой ремиссии. Оставлять сына было невыносимо. Но другого выхода не видела.

«Да что ты ее слушаешь, – сказала моя мать моему мужу, когда он пришел в очередной раз в надежде поселиться в нашей квартире, – приходи и живи!»

«А как же я? – прошептала я. – Мое мнение здесь кого-то интересует?» Никто не ответил и не обратил на это внимания.

Меня как женщины больше нет. Я разрушена и делаю шаг в другую жизнь. Москва – мое убежище. Приехала сюда работать, но на самом деле просто сбежала в этот город-праздник. Здесь нет смерти, все мыслят позитивно, а черный – это маленькое платье, смокинг или «мерседес». На вас отовсюду льется музыка, холодная как космос и равнодушная как вселенная. Музыка ночного мегаполиса, музыка бара хай-тек, в котором сидят люди-иллюзии, люди рафинированной красоты, держащие в руках дорогие коктейли. Сложна, умна и красива, она смешивается за пару минут рукой профессионала. Употребляется немедленно. Без чувств. Без страсти. С загадочным и многозначительным выражением лица.