С Питером проживали дети миссис Сэксон от первого брака: Бэзил, которому было двадцать пять, и двадцатидвухлетняя Джульет. Они оба были хороши собой и умны, но Джульет была более чувствительной. Ее тошнило от фальшивых восторгов Круга, и она ценила Питера куда выше, чем ее мать. Бэзила мать избаловала – она считала его гением. Он даже накропал книжку слабеньких стихов. Джульет любила брата, но она видела его недостатки и пыталась их исправить. Она хотела, чтобы он был прежде всего мужчиной, а не дутым гением, поскольку молодой человек был и правда талантлив. Но тепличная атмосфера «Святилища Муз» грозила уничтожить в нем последнюю искру гения, если ему не хватит силы духа противостоять болезненному подхалимству и лживым восхвалениям гостей. Бэзил не был сильным человеком. Он был приятным, праздным, довольно тщеславным и несколько склонным к расточительству. Миссис Октагон не знала, что Бэзил был расточителен. Она считала его образцом молодого студента Оксфорда и надеялась, что однажды он станет Лауреатом Англии.

Дневное чаепитие только что закончилось, и часть друзей миссис Октагон разъехалась. Мистер и миссис Октагон вышли, но последняя, вскоре после ухода последнего гостя, вернулась с какой-то бумагой в руке. Миссис Октагон, в рубиновом бархате, величественная и самодовольная, в буквальном смысле слова царственно воссела в кресло, а Джульет уселась напротив, перелистывая страницы нового романа, порожденного одним из членов Круга. Он был красиво напечатан и переплетен, красиво написан на «благородном» английском, но чтение не доставляло ей никакого удовольствия. Она отвлекалась и то и дело поглядывала на дверь, словно кого-то ждала. Миссис Октагон не нравились бледность Джульет и ее невнимание к ее собственным пленительным речам, потому, оказавшись с ней наедине, она воспользовалась случаем, чтобы сделать ей выговор.

– Дитя мое, – начала миссис Октагон в своей обычной трагической манере в духе белого стиха, – ты так бледна сегодня.

– Я не спала прошлую ночь, – ответила Джульет, бросая книгу.

– Твои мысли, несомненно, занимал Катберт, душа моя, – ласково сказала ее мать.

– Нет, я о нем не думала. Меня беспокоил… беспокоило… мое новое платье, – закончила она, тщетно пытаясь найти более основательный предлог.

– Дети такие глупые. Ты беспокоилась о платье, когда тебе надо было бы думать о человеке, который тебя любит.

– Катберт любит меня? – вспыхнула Джульет.

– Как Ромео любил твою тезку, дорогое мое дитя. И он к тому же очень хорошая партия, – добавила миссис Октагон, снова опускаясь до прозы. – Он наследник лорда Карэнби и однажды получит титул и состояние. Но я не стану заставлять тебя выходить замуж против твоей воли, дорогая.

– Я люблю Катберта, а Катберт любит меня, – быстро сказала Джульет, – и мы понимаем друг друга с полуслова. Странно, что он не пришел сегодня.

– Ага, – игриво сказала ее мать, – я же видела, что твои мысли где-то витают. Твой взгляд постоянно обращался к двери. Может, он придет попозже. Кстати, где мой дражайший сын?

– Бэзил? Он уехал утром. Мне кажется, он хотел нанести визит тете Селине.

Миссис Октагон несколько утратила изысканность своих манер и стала гораздо больше похожей на смертную.

– Тогда пусть лучше домой не возвращается, – отрезала она. – Селина Лоах моя сестра, но я ее не одобряю.

– Это бедная одинокая милая женщина, мама.

– Ну уж никак не бедная, и я имею все основания считать, что мирскими благами она не обделена. Одинокая – возможно, но по собственной вине. Вела бы себя как должно – носила бы сейчас гордый титул леди Карэнби. Что же до милой, – миссис Октагон пожала точеными плечами, – она не из тех женщин, кто завоевывает или хранит любовь. Ты посмотри, с кем она водит компанию! Мистер Хэйл, ее адвокат, человек неприятный. Я заметила что-то злое в его глазах. Это непонятно что, этот Клэнси – говорят, что он богат. Ну надо же чем-то компенсировать свои грубые манеры? Они постоянно к ней приходят.