– Да ладно, Романов! – Полянская складывает руки на груди, решая, что мое молчание – признак согласия. – И кто она? Уж не та ли новенькая из архивного?

Новенькая из архивного?

А! Светловолосая приятная девушка из архивного отдела!

Понял.

Но нет… у нее ни сиреневые кончики шоколадных волос.

Блть…

– Кать, не говори ерунду, – раздражаюсь и тем самым скорее всего себя выдаю. – Мне пора.

Распихиваю по карманам телефон, ключи от машины и портмоне.

– Ну-ну, Романов, – Катерина не позволяет себя поцеловать на прощанье, демонстративно отклоняясь корпусом.

Решаю не зацикливаться на этом факте, иначе можно было бы решить, что Полянская ревнует, а это значит, что наш секс без обязательств трещит по швам, а мне бы не хотелось нарушать свою зону комфорта.

«Я уже внизу. Спускайся»

Какого черта?

Смотрю на очередное сообщение Мота и от гнева готова разбить телефон об его крашеную голову.

Подхожу к окну и выискиваю черный Гелек Свирского, но на территории парковки моего дома пусто.

«Фиалка, я тебя жду, давай поговорим?» – вибрирует телефон в моих руках.

Не хочу я с тобой разговаривать!

Где ты раньше был?

Когда я всю ночь субботы и воскресенья пыталась до тебя дозвониться?

Где ты был сегодня, в понедельник? И почему решил объявиться только лишь к вечеру?

У меня столько отчаянных вопросов, что, если честно, даже не хочется уже и ответы на них получать.

Как же я зла!

Я так зла и обижена, что с утра на занятиях по «Истории танца» удалила несколько наших совместных фотографий в соцсетях.

После того как Мистер Костюм благополучно доставил меня до дома, я всю ночь пыталась дозвониться хотя бы до кого-нибудь из ребят с телефона брата. Но встречали меня лишь долгие гудки, либо оповещения о том, что абонент – не абонент.

Ночь с субботы на воскресенье была немыслимо длинной.

Кажется, я не спала ни минуты, плавая то к одной беспорядочной мысли, то к другой. В темноте ночи перед глазами всплывали картинки страшных людей в камуфляже и черных масках, сметающих всё на своем пути, но тут же образы менялись, и вот на меня уже смотрели карие ухмыляющиеся глаза с мелкими кисточками морщин в уголках.

Надо же, у нас глаза одного цвета, но такие разные оттенки. Его карий – светлый, уходящий в янтарный, практически оранжевый, словно корица, а мой – практически черный, точно темная бездна.

Сжимая под одеялом руку в кулак, я еще долго ощущала теплую мягкую ладонь в своей. Она большая и удобная, а еще очень нежная. У Матвея руки грубые, шершавые, приносящие дискомфорт сухими мозолями на подушечках его пальцев от частой игры на гитаре. Возможно, именно такими должны быть руки мужчины, а не мягкими лапками котенка, как у Костюма, но я не могла ни представить, как эти самые ухоженные нежные руки могли бы касаться… и трогать. Вот черт, о чем я думаю?

Потом кадры менялись и переносили меня в машину, в которой даже дышать было страшно. Такая же вышколенная, роскошная и богатая, как и ее хозяин. Я казалась себе мусором в ней, от которого стоило немедленно избавиться. В разодранных колготках и тинэйджерской толстовке в таких машинах не возят. Так зачем он меня вызвался подвезти? Меня, в первую встречу обозвавшую его старым жмотом.

Он – не старый.

Он – мужчина.

Мужчина, который успешен.

И от него вкусно пахло: уверенностью и новым кожаным салоном.

А его плечи… Его плечи – мечта Смелковского: широкие, раскрытые, несущие вперед грудную клетку и потрясающую осанку.

Он выгрузил меня точно посылку у подъезда и даже не спросил моего имени.

А я хотела, чтобы он спросил.

Чертов Романов Константин Николаевич!!!

***

Ближе к полудню воскресенья я смогла дозвониться до Бори. Друг рассказал, что их с ребятами отпустили еще тем же поздним субботним вечером, благодаря матери Матвея. Я даже не стала интересоваться про тех ребят, из-за которых началась драка.