Внешне он очень сильно был похож на «положительного» врача из фильма «Летят журавли» (1957). Ему НИЧЕГО не стоило ПОКАЗЫВАТЬ себя таким же «положительным». Он мог годами себя таким ПОКАЗЫВАТЬ. А мне довелось увидеть его таким человеком, каким он был на самом ДЕЛЕ. И тот «положительный» врач из фильма «Летят журавли», на самом ДЕЛЕ, был тоже таким.

Я снова почувствовал себя каким-то ОБВИНЯЕМЫМ словно перед каким-то прокурором или следователем, чем перед врачом. Сидевший передо мной человек в белом халате, который нинасколько НЕ ДЕЛАЛ его «положительным», втайне мог радовался тому, что «все дороги ведут в Рим». Я словно оказался не на приёме у врача, а у кого-то из тех, кто служил в гестапо, в тайной полиции.

– А что с той женщиной?

– С какой?

– С той, что лежала у нас в больнице. Она уехала?

– Она собирается уезжать, – ответил я, понимая, что речь пошла о моей сестре, что он увидел знакомую ему фамилию на листке бумаги, которую держал перед собой за края пальцами обеих рук.

И тут ему захотелось что-то ПОКАЗАТЬ мне. Он всего лишь разжал пальцы, и этого оказалось достаточно, чтобы уронить этот листок на стол. И сразу после этого он обе руки спрятал под стол.

– Я не буду Вам подписывать.

– Почему?

– Печати о прохождении флюрографии нет. Без неё не подпишу, – заявил он, не называя настоящую причину того, что почему он так позволял себе поступать.

– Она же не работает. Там нужно устранить какую-то неисправность.

– Ну и что?

– Вы же другим подписываете.

– А Вам не подпишу!… Понаехало тут ваших… – тут он назвал мою ВИНУ.

– Значит, я не смогу на работу устроиться? И как же я буду жить, если не смогу работать?

– Не знаю и знать не хочу. Мне нет до этого никакого ДЕЛА. Печати не будет – подписывать не буду!

Я не стал напрасно с ним спорить и отправился за печатью. У меня не было никакого желания, ни на минуту, задерживаться в этом кабинете. Я проходил флюрографию в апреле, когда устраивался на работу туда, где проработал ДВА месяца. С тех пор ещё не прошло полгода, и эта печать, которую можно было поставить под тем же числом, ещё имела силу. «Положительному» врачу из фильма «Летят журавли» пришлось поставить свою подпись на моём листке бумаги.

В кочегарке я начал работать в конце октября, а деньги в ПЕРВЫЙ раз получил только в феврале следующего года. И деньги мне ПОЛНОСТЬЮ не были выплачены. Всё выглядело так, что и одноглазый, и дядя одноклассника, и та гадина из ОТДЕЛА кадров, и врачи, и многие другие – все старались ОБЯЗАТЕЛЬНО ДЕЛАТЬ так, как все ВОКРУГ стали позволять себе ДЕЛАТЬ.

Нижние, прикорневые, части стволов осины, берёзы, пихты как-то ненужно расширялись, и их обрезали. Эти обрезки, где-то по полметра в длинну, где-то с весны начинали возить и собирать в одну огромную КУЧУ, чтобы за зиму сжечь ЕЁ в кочегарке. Когда я в ПЕРВЫЙ раз увидел ту огромную КУЧУ, которую нужно было сжечь за зиму, мне сказали, что её на всю зиму НЕ ХВАТИТ, что она ДОЛЖНА быть раза в ДВА больше этой, чтобы ХВАТИЛО.

Всё, что пролежало в этой КУЧЕ с весны, уже подсохло и было не таким тяжёлым, как всё то, что стали подвозить с эстакады. Чтобы этой КУЧИ ХВАТИЛО на всю зиму, в печах нужно было сжигать сухие части стволов вместе с теми, которые стали подвозить с эстакады, которые были ещё сильно влажными. На тележке была укреплена клетка, в которую на эстакаде бросали и комеля, нижние прикорневые части стволов, и стволы берёзы или осины, которые оказывались слишком тонкими. Эту тележку подвозили на тракторе.

Эти тонкие стволы не стоило отрезать по полметра в длинну. И они сначала были метровыми или полутораметровыми. Затем эти стволы стали становиться и толще и длиннее. Они, значит, становились и тяжелее. После того, как они стали