, а значит, и в политику, экономику, право, культуру, образование и т. д. Такого рода процессы заставляют многих аналитиков заново поднять проблему «светскости», которая, как отмечают обеспокоенные наблюдатели, ставится подобным ходом событий под сомнение. К сожалению, анализу происходящего часто не хватает глубины. Не в последнюю очередь это связано с тем, что изучение данной проблематики – почти монопольная прерогатива социологов (религии). Однако последним свойственна некая поверхностность: они лишь фиксируют определенные изменения в рамках устоявшихся структур с использованием устоявшихся категорий. В реальности же проблема куда серьезнее, речь идет о более фундаментальных преобразованиях, ускользающих от социологического анализа: не некие «религии» вторгаются в некое «светское», но ломается сама структура, делающая эти категории возможными.

Данная глава как раз и ставит своей целью высвечивание этой чаще всего игнорируемой глубинной подоплеки, затрагивающей сами понятия «религия/религиозное» и «светскость/светское».

Одно из главных заблуждений очень многих из тех, кто пытается осмыслять религиозную проблематику, – это принятие религии за нечто само собой разумеющееся. При этом никто толком не может объяснить, что такое религия: есть тысячи определений[15]. Достоверно известно лишь следующее: а) религия (хотя бы феноменально) есть; б) религия (хотя бы феноменально) это не «светское», не политика, не экономика, не нравственность, не культура, не наука и т. д. Благодаря этим двум устоявшимся позициям, распространенным не только в науке о религии, но и в повседневном сознании, религия при всей своей непонятности сохраняет прописку в современном либеральном обществе. В таком обществе для религий обязательно отводится определенное ограниченное пространство, в котором те получают полную свободу действия при условии, что они не выйдут за отведенные для них пределы, где уже начинается альтернативное религии пространство светского. Такая диспозиция, такое расчерчивание общественного пространства воспринимается не просто справедливым и правильным, но естественным. Поэтому, когда живые религиозные традиции пытаются выйти за отведенные им пределы, это вызывает вполне искреннее негодование по поводу религиозного фанатизма: якобы религия пытается залезть на чужую территорию и диктовать там свои правила. Одновременно никто не спрашивает, как именно эта территория стала чужой для различных религиозных традиций и так ли это справедливо, правильно и, главное, естественно.

Не последнюю роль в сохранении иллюзии естественности такого положения дел сыграло (и играет) религиоведение[16] (прежде всего, конечно, феноменология религии), в своих повседневных научных практиках воспроизводящее религию как обособленный естественный феномен. Тем самым религиоведение в определенном смысле оказывается идеологией сложившегося современного (modern) status quo. Несмотря на философские наработки таких авторов, как Д. Куайн[17], Л. Витгенштейн[18], М. Фуко[19] и многих других, религиоведам вплоть до самого последнего времени была свойственна эссенциализация и онтологизация используемых ими понятий[20]: религия как обособленная сфера, в которой происходит связь человека с Богом, в которой он исповедует свои убеждения и участвует в религиозных обрядах, не возникла на волне определенных процессов по воле конкретных заинтересованных лиц, но существовала изначально (есть даже специальная дисциплина, занимающаяся поиском религии в древние времена, – это история религии). Однако относительно недавно (1990–2000-е гг.) религиоведы (или люди, близкие к этой дисциплине) все-таки обратили внимание на эту «наивность» науки о религии. Потихоньку начала развиваться так называемая идеологическая критика религиоведения.