Приняв у нее купюру, сияющий поп от всей души дал ей обещание: помолюсь, дочь моя, непременно помолюсь, упомяну, не подведу, прикоснусь за тебя к хилым росткам бесконечности – давая Татьяне обещание, он его не только дает, но ровно тем же вечером выполняет обещанное.

Пять, десять, пятнадцать минут он молился лишь за Татьяну Седонову.

«Да избавь Ты эту дщерь от того, чтобы все ее мысли тратились на накопление денег, да наставь Ты ее на скорое повторение поступка благого…»

Божий слуга молится за Татьяну Седонову, подразумевая в произносимой прокуренным голосом молитве и свой личный интерес; майская ночь – прилег, не сплю, слушаю птиц; оседлые страхи, в голове лопнул кровеносный сосуд? кто же посвятит мне свое предгробовое молчание? среди прихожан можно было заметить и Вадима «Дефолта» Гальмакова.

Иногда. Со жгучим взглядом. Во вьетнамских шлепанцах – Вадим Гальмаков не хотел быть, как все.

Он таким и не был.

Но скорее был, чем нет. И ему все это опротивело: вам жить и жить, мне жить и доживать; не растягивая рот в безумной улыбке, Вадим Гальмаков решил выучить итальянский. Чтобы наслаждаться великими операми человеком в курсе, а не каким-нибудь придурковатым дурцефалом; Вадим купил учебник «Итальянский для начинающих», засел за учебу – года два, по одному часу из каждого данного ему вечера, просиживал над несложной грамматикой: измучился, утратил чувство реальности, нашел себя в психопатическом бреду, просидел вельветовые штаны. Ничем другим Вадим Гальмаков похвастаться не в праве – ему не удается ни сложить предложения, ни перевести самый простой текст: что же это такое, размышляет «Дефолт», я извел на этот язык без малого семьсот часов, а взамен только просидел до дыр вельветовые штаны; дальше или скорая смерть или нищая тягучая старость, как так случилось? и в голове не укладывается, при том, что голова у меня вместительная, хоть сейчас спроси как будут звать моего правнука – отвечу, не задумываясь, тут же какой-то язык выучить не могу, в совершенстве я и не зарюсь, но мне не по силам придать некую объединенность и трем-четырем словам – данный факт уже неприятен.

Гальмаков думает, думает, и внезапно надумывает: я же не по тому учебнику занимаюсь – мой учебник он для начинающих, а какой же я к чертям начинающий: два года над итальянским работаю. Вот куплю себе завтра новый учебник потруднее, обязательно потруднее и сразу же, немедленно наметятся позитивные подвижки – Вадим засыпает без снотворного, без которого он и в юности никогда не переходил на сторону сна; «Дефолт» сопит в неистребимой уверенности, что завтрашним вечером он это таинственное «Mi piace la figlio di Pantolone» наконец-то, пусть и не дословно, но переведет; он спит, неулыбчиво скатившись под журнальный столик и ничуть не веря в зарождающуюся где-то на окраине левого полушария правду; Сюзанна, лапушка, где же ты… тебя обыскивают, якобы ища какие-то бумаги, но это же не ты, а напудренный дятел в жабо взломал шкатулку королевы… дело, разумеется, в твоих пышных формах… я бы… их бы…

Гальмакову уже пора бы проснуться. Сюзанна его пока не будит, и Вадим «Дефолт» Гальмаков еще глубже уходит в сон – заснув с безысходным выражением лица и явно не для того, чтобы проснуться, ведь для того, чтобы проснуться, так не засыпают.

«Что.. ты тут.. делаешь?»

«Я, Сюзанна, повторяю – я. Еще раз повторяю – я, я, с тобой я. Я занимаюсь с тобой любовью. По-моему.»

«По-твоему?»

«Ты же сама хотела, чтобы все шло, как придет мне в голову»

«Я никому… не давала… столько свободы…»

«Тебе больно?»

«И это тоже…»

«Мне остановиться?»