– Завтра утром.

Она ждала какого-то разумного продолжения.

– Извините, что я с вещами, – неловко сказал Альберт. – Я съехал с жилья и… мне негде переночевать. Я думал, я уезжаю вечером, а выяснилось, что утром. Сейчас поезда не ходят по расписанию. Я ухожу. Извините.

– А, так вы пришли переночевать! – воскликнула Катя. – Так что сразу не сказали? Оставайтесь.

– Нет, я переночую у знакомого.

– Но вы уже пришли!

– И все же, – начиная злиться, сказал он, – это очень неудобно.

От злости ли его, от собственной растерянности – но она громко рассмеялась. Смех был металлическим, в нем отражалось унижение, раздражение, отчаяние и боль.

– Ну… прекрасно… – выдавила она с трудом. – Уходите. Проваливайте! Давайте! Давайте же!

– Тебя услышит твоя тетя, – тихо сказал Альберт.

– Ой, да плевать мне на тетю! И что с того? Что с того, я вас спрашиваю?

Унизительно было: он слишком хорошо меня понимает. Нервность ее, показанная со смехом, говорила лучше любых ее слов.

Альберт заложил руки за спину и прошел мимо нее в гостиную; не поворачиваясь, спросил:

– Чего ты хочешь, Кете?

Он принимал ее вызов, уверенный, что выйдет победителем.

– Я хочу, чтобы все было нормально. Чтобы вы были нормальным! Как раньше! Чтобы мы были как раньше… друзьями.

– Когда-то все было нормальным? – с иронией спросил он. – Это когда?

Не дав ответить ей, он продолжил:

– Когда-то было прекрасное время, когда жизнь была свободной, дружба и любовь были сильнее обстоятельств, когда не говорили о войне и не готовились к ней. Время мира и человеколюбия, которое, нам казалось, никогда не закончится.

– Не издевайтесь надо мной!

– Прости, Кете, – он заметно погрустнел, – но, боюсь, «нормально», которое ты хочешь вернуть, никогда не было. Все было плохо всегда, но ты была юна и не понимала этого.

Она прислонилась к стене, на мгновение показалось, что она не удержится и заплачет с дикими воплями. Чтобы вернуть здравомыслие, она сделала несколько вздохов. Он прав, он полностью прав! Ты хотела этого! За этим ты уезжаешь с Митей! Зачем сейчас себя мучить? Но почему, почему, почему не может быть, как раньше? За что разрушилась иллюзия счастливого мира, зеркального мира, в котором я любовалась своим отражением? В 16 лет я искренне верила, что любовь победит все – предубеждения, комплексы, политику и даже прошлое. Вот бы вернуться в тот январский день, когда она, полная уверенности во взаимности, воскликнула: «Я вас люблю, очень-очень люблю!».

– Наверное… вы правы, – прошептала она.

Она не поняла его тяжелый вздох – было то разочарование или же облегчение.

– Мария сказала, ты выходишь замуж. Это… хорошо. Полагаю, вы уедете. Мария так сказала.

– Зачем же… вы пришли?

Альберт оглянулся, в его выражении проступило странное недоумение, будто он сам не понимал, что делает в этой квартире.

– Ты не веришь тому, что ты говоришь, – как выбивая каждое слово, проговорила она. – Я прямой человек…

– Я знаю, – тихо сказал он.

– Ты пришел, чтобы увидеть меня?

Опять этот необъяснимый вздох.

– В тебе есть то, что я не пойму никогда, – сказала она.

Он хотел пройти мимо ее, но не сдержался и взял ее за плечи. Голова ее упала вперед. Невозможно было сопротивляться теплу, что, казалось, вливалось в нее через мучительную близость с ним.

– Ты приедешь к Марии? – нежно спросил он.

– Нет, я… я…

За противоречивость она его любила и ненавидела: минутой ранее он искренне желал с ней полного разрыва, а сейчас словно уговаривал ее передумать и уехать в Мингу. Скажи он хоть что-то о себе, она бы не сдержалась и закричала: я согласна, я согласна, увези меня, я согласна! Но он уже отпустил ее плечи, и надежда, против воли заморозившая ее разум, исчезла. То было не более чем дружеское участие, дань прошлому и проявление порядочности. Альберт или не любил ее, или не мог быть с ней и боялся в этом признаться.