Осенью мы пошли в школу. Длинный, покрашенный в тускло-зеленый класс с черной доской, облупленными партами и портретами Ленина казался мне самым ужасным местом в мире. Темноволосая учительница в строгом костюме и с указкой в руках прохаживалась между партами, рассказывая нам о великом Ленине и счастливом детстве советских детей. Нас было мало, все сидели за партами тихо, внимательно слушая учительницу. Часто мы учили стихи про родину, смотрели карту мира, писали отдельные слова в своих склеенных тетрадях. Иногда мама интересовалась, о чем говорят в школе, тогда я мрачнел и отвечал, что про родину.

– Про родину? – переспрашивала она.

Я кивал.

– Ну про родину так про родину, – вздохнув, шептала она. – Родина – это хорошо.

С тех пор потянулись однообразные дни, когда нужно рано вставать, сидеть за партой и готовить уроки. Но нет, не все так просто и безоблачно, достаточно признаться себе, что не любил я школу из-за учителей, которые косились в мою сторону, осуждая немца, захватчика и фашиста. Хоть я и не обращал внимания, но всегда был готов оказаться виновным в любом происшествии в классе, получить плохую оценку за то, что дал списать соседу. И это ощущение не покидало меня долгие годы, оно сопровождало меня всегда и везде, росло из глубины и оставалось недоступным и неизменным, мешая отрыто смотреть на собственное отражение в зеркале.)

– Когда отец вернулся, мы жили уже в Ростове. Он пытался сделать из меня инженера, чтобы не пришлось заниматься тяжелым физическим трудом, который он возненавидел после ссылки. Впервые я открыто решил не следовать чужой воле: я никогда не понимал, что может быть интересного в чертежных кабинетах проектных бюро, в которых собирались люди в одинаковых пиджаках, синхронно включали лампы над огромными кульманами и не отходили от них весь день. Отец злился в ответ, пытался убедить меня, что физика – это чистой воды юношеский романтизм, он скоро пройдет и мне нечем будет заняться. Но я не слушал его, молча уходил, а мама всегда старалась помирить нас после этого. Физика привлекала меня в старших классах больше, чем другие предметы. Однообразные уроки истории, скучные учебники по литературе, пропитанные идеологией коммунизма, вызывали во мне грусть. И только учитель физики умел сосредоточить мое внимание от первой и до последней минуты урока. Тем более, математика, физика – это абстракция, мир цифр, формул, который позволяет убежать от действительности, забыться. Вместо того чтобы нестись с ребятами на перемену и гонять дырявый футбольный мяч на пыльном школьном поле, я подходил к учителю и задавал ему вопросы, на которые он охотно отвечал. В девятом классе он давал мне отдельные задания на дом, чтобы я мог изучать интересующие меня темы. Счастливое время.

( – Сестра училась в выпускном классе, у нее стали появляться первые поклонники из соседних поселений. Ее улыбчивые губы, скользящий взгляд и быстрая походка выдавали порывистый и неспокойный характер, отличавший ее от всех остальных. Изящные, не испорченные работой руки, стройная подвижная фигура, красивое лицо. Рано утром мама уходила на сбор урожая, мы с сестрой шли в сельскую школу, но я всегда возвращался раньше – наш дом не запирался. Иногда я слышал, как мама ругается с сестрой, заставляя ее сидеть дома и помогать. Мать опасалась, что дочери немца опасно появляться в одиночестве, тем более, отца не было с нами. Но сестра гуляла с парнями, не обращая на мать никакого внимания.

Как-то раз я вернулся из школы раньше обычного – наша учительница заболела, заниматься с нами было некому. Открыв покосившуюся калитку, я сразу заметил, что дверь в сарай приоткрыта, хотя мама всегда заставляла нас закрывать ее на засов. Я испугался и рванул в дом. Кинув на кровать свой школьный мешок, я припал к окну, впиваясь глазами в сарай. Сердце колотилось, по телу бегала мелкая зыбкая дрожь, виски стучали, отчего становилось еще страшнее. Глубоко вдохнув затхлый воздух, я решил подкрасться к сараю. Мутно-желтые лужи, поникшая трава и вмятины от чужих сапог заставили меня дрожать еще сильнее. На цыпочках я добежал до сарая и замер. Из сарая долетал чей-то слабый стон и слышался непонятный шорох. Пригнувшись, я подошел к двери и присел на корточки. В тусклых пятнах света я разглядел два сплетенных тела. Это была сестра и Васька, приходивший по вечерам рубить дрова. Ее ноги были сильно разведены и согнуты, сапогами она упиралась в подгнившие доски, сложенные у стены. На ней лежал Васька, он тяжело и часто двигался, словно стараясь втиснуть сестру в пол, его круглый голый зад поднимался и опускался, одной рукой он держался за плечо сестры, другой за край дровницы. Ее тело сильно извивалось – я никогда не видел ее такой. Застыв на мгновение, я ощутил сильное волнение, от которого мне стало не по себе. Я осторожно встал, прокрался обратно в дом и притворился, что сплю. Вскоре я услышал скрип двери, затем шепот и шаги. Калитка закрылась, сестра вернулась в дом. Она подошла к кровати, внимательно посмотрела на меня и снова ушла.