Обо всем договорившись с Тамарой Васильевной, я побрел в сторону остановки, то и дело скользя своими белорусскими скороходами по нечищеным тротуарам. Вспомнил, что во времена моего детства здесь было не так скользко, только изредка попадалась неширокая полоса идеально ровного обсидианового льда. Другие дети лихо по ней проезжали, без труда удерживая равновесие на чуть согнутых ногах. Я никогда не проезжал: боялся. А теперь и полос таких не осталось.

Когда-то здесь была беляшная, где Соня Дятлова пять лет наживала гастрит, учась на филфаке. Теперь на этом месте переливалась оставшимися с Нового Года гирляндами будка сетевой кофейни. На широких скамейках в окружении бумажных снежинок на стекле миловались парочки. Не мой формат, подумал я, и зашел в ларек с шаурмой. Заказал большую с грибами и чесночным соусом. Потом подумал и добавил к ней банку дешевого энергетика. Воткнул зарядку моего разбитого золотого телефона в местную бесплатную розетку и принялся ждать. Чуть было не открыл Фейсбук, но вовремя сдержался. Поток новостей от сотни московских и иностранных коллег сейчас поднял бы меня за шкирку, за лысый капюшон худого турецкого пуховика, вырвал бы из ледяных клещей омского февраля – и куда бы я приземлился? Я не кот, падать на все четыре не умею.

Поставив локти на столик, я жадно ел шаурму, постепенно, на расстояние одного укуса, освобождая ее от оберточной бумаги и прозрачного пакета. Руки были грязные, помыть негде. Несмотря на мои старания, шаурма протекла снизу, и теплый скверный на вид соус скопился в уголке пакета, свисая, будто бледный гребень дохлого петуха. Я ел и ел шаурму, которая к середине стала казаться бесконечной, пил сахарно-кофейный энергетик с запахом ацетона и глядел в окно, на последних восьмичасовых прохожих. К девяти обширная площадь с двумя автобусными остановками опустеет почти полностью. Есть города, которые никогда не спят. Омск, напротив, редко бодрствует. С билборда на меня со спокойным достоинством смотрела красивая женщина. В руках она держала младенца. Стандартный славянский шрифт, мало-помалу вызывающий у меня идиосинкразию, являл холодной улице оптимистический лозунг: «Сибирью Русь Православная прирастать будет!»

В ларек вошел степенный седоватый мужик с пакетом из супермаркета. Он молча подошел к окошку и положил на блюдце скомканный полтинник. Не глядя на него, продавщица так же молча убрала деньги, отошла куда-то вглубь ларька и через несколько секунд вернулась, поставив на блюдце одноразовый стаканчик, наполненный примерно на треть. Мужик деловито опрокинул содержимое в рот, едва слышно крякнул, вытер усы и ушел. Через пару минут сцена повторилась, на этот раз с высоким молодым парнем в лыжной куртке. На смену парню пришел смуглый простуженный рабочий в оранжевом жилете. Каждый раз обмен полтинника на стаканчик происходил в полном молчании, каждый раз продавщица старательно прятала глаза. Когда за рабочим, просвистев худым доводчиком, закрылась дверь, любопытство взяло верх, и я поинтересовался у продавщицы:

– А что это вы такое наливаете?

– Ничего не наливаю, – неожиданно грубо отрезала она.

Помолчав немного, добавила, спокойнее и тише:

– Вы приезжий, наверное. Я не поняла сразу, вы простите меня. День сегодня какой-то… Это спирт бавленный. Из Казахстана. Канистрами покупаем, копейки стоит. У нас в Омской области, как нацпроект ввели, официально пьянству бой. Ну и это самое… Вот никто и не бухает по-черному, ну в запой чтоб. Потому что если запьешь, сразу участковый с казаками придет – и готово дело. Свои же соседи и настучат. А по чуть-чуть выпивают все. Каждый день человек сто-сто пятьдесят, я их уже выучила, все эти морды. Каждый день по полтиннику – и жить проще. Мы все из-под прилавка, не наглеем, дружинники нас не трогают, сами пьют бесплатно. Семь тысяч в день лишних, кому плохо?