– В принципе, в нашей газете жареное бывает не так уж и часто, тем более эксклюзив. Но Лора, ты же знаешь мой порядок: не видя текста, я ничего обещать не могу. Ты напиши сначала, а там и поговорим. К завтрашнему дню успеешь что-то сделать?

– Успела бы, да ты сам меня опять в этот нудный банк посылаешь – ликбезом про их крЕдиты-дЕбиты народ морочить. Может, договоришься, что я в другое время подъеду, а я тогда про Крота сяду писать, а?

– Хорошо, банк на сегодня отложи, хотя Ольга Ивановна задаст концерт. Но и не сачкуй – знаю я тебя. Сиди в редакции и пиши. Чтоб завтра с утра у меня на столе лежала твоя взрывная тётка!

Ларисе этого и нужно было. Перехватив в буфете пару бутербродов на обед, она уединилась в закреплённом за ней кабинетике, и с головой ушла в писанину.

Изложение рассказа Кротовой растягивалось и растягивалось. Богатой фактуры было так много, а Ларисе так хотелось всю её втиснуть в будущую публикацию, что она совсем забыла о золотом правиле корреспондента: не выкладывать главные козыри, то-бишь факты, они должны оставаться у тебя в запасе. На тот случай, если кто вздумает усомниться в достоверности обнародованного. Придёт такой несогласный в редакцию или в суд, станет утверждать, что всё было не так, а наоборот, – а ты тут ему свой заветный документик или запись и выложишь. На это-де, уважаемый друг, что скажете? А ему и крыть нечем, пофырчит-пофырчит, да и сядет на ту же задницу. С тех пор, как приняли Закон о печати, желающих пободаться в судах со СМИ развелось немало. Ларисе уже не раз приходилось отбрёхиваться от таковых. Пока Бог миловал, все процессы по её публикациям «Вечернее обозрение» выигрывало. Но это – она знала – было хождение по лезвию бритвы.

Наконец, собрав в кучу разрозненные эпизоды, она раз за разом стала перечитывать и шлифовать написанное. С точки зрения построения материала, подачи и стилистики всё, вроде, было в допустимых пределах. Мелкие огрехи – это потом, «блох» редакторы и корректоры выловят. Однако спокойная усталая удовлетворённость от результата не приходила. Что-то зудело в подкорке, какая-то неоформленная мысль билась в толще только что выплеснутых слов.

Устала – решила Лариса, надо переключиться, отдохнуть, отстраниться от саднящей в душе темы. Она надела шубейку и вышла из редакции.

Лиловый февраль дохнул в лицо сырой позёмкой, освежая щёки, обдавая микроскопическими снежными зарядами усталые веки. Решив во время творческого перерыва сбегать к маме – проведать, как живут они с сыном – Лариса прыгнула в подошедший троллейбус. Остановка – и она уже у дома, в котором выросла сама, и в котором теперь подрастает её мальчик.

Мама, хотя и пожурила за неожиданный визит, была очень довольна. Сашка повис на шее. Ей кажется, или на самом деле за ту неделю, что они не виделись, пацан вытянулся, и стали коротковаты недавно купленные брюки? Растёт ребёнок, как на дрожжах поднимается… Ещё немного, и надо будет решать, куда определять его с дальнейшим образованием….

Радостно попив бабушкиного знаменитого травяного чая, повозившись с мытьём знакомых с детства цветастых чашек, чуточку посидев за просмотром мультиков в обнимку со своим воробышком и выслушав материнское наставление относительно её голой шеи и рук, Лариса с витающей на губах улыбкой вернулась на работу к своей жареной теме.

Смена обстановки помогла: она вдруг ясно поняла, что её тревожит. Исповедь Кротовой вылился в монолог, хотя и разбавленный дополнениями-врезками. Единственная точка зрения, единственное действующее лицо на фоне большого семейного полотна. А как же главный закон журналистики, требующий от автора беспристрастности зеркала? Где препарирование жизненной коллизии со всех сторон? Где объективность мнений разных респондентов?