Никогда, даже в трезвом состоянии, лорд Дарлстон не мучился из-за принятых решений и потому спокойно погрузился в сон, подумав лишь о том, чем ему поправить голову, когда проснется.

Мисс Феба Фолиот и ее сестра Пенелопа в платьях из скромного серого муслина сошли с террасы и направились к розарию. Их сопровождал огромный ирландский волкодав. Корзина, висевшая на руке Фебы, говорила, что они намереваются нарезать цветов. Воздух раннего утра был напоен ароматом роз, а безоблачное небо обещало хороший день.

– Это самое лучшее время дня! – глубоко вздохнув, сказала Феба. – Ни души вокруг, только мы и солнце.

– С мистером Уинтоном утро было бы еще лучше, – весело отозвалась Пенни. – Уверена, ты и солнца не заметила бы, не говоря уж о нас с Гелертом!

– Ой, Пенни! Он такой замечательный! – вспыхнула Феба, отбросив все попытки выглядеть по-светски гордой. – Интересно, зачем он сегодня придет к маме? Может, сделать предложение, как думаешь?

– Не могу сказать, я не его доверенное лицо, – улыбнулась Пенелопа. – Но похоже, что да! Даже мама так думает. – И она страстно обняла свою сестру-двойняшку.

Воспоминание о смерти отца на несколько минут оборвало их разговор, и они молча срезали розы. Молчание нарушила Пенелопа:

– Я уверена, он давно бы уже поговорил, но думает, что это было бы дурным тоном. Придется тебе подождать до окончания траура. Немножко осталось – месяц всего.

– Джеффри из-за этого не отказывается от удовольствий жизни, – с негодованием заметила Феба.

– Потому что он считает, что есть намного больше доводов для скверных поступков и азартной игры в каждом зале города, чем для пристойного поведения, – вздохнула Пенелопа. – Мама очень беспокоится. Она не может повлиять на Джеффри. Даже папа мало что мог, а теперь его совсем ничто не сдерживает.

– Лучше бы он приходил домой, – сказала Феба. – То есть ничего хорошего, потому что он отвратителен, но тогда мы, по крайней мере, знали бы, что он вытворяет.

Пенелопа ответила не сразу. В корзине добавилось несколько роз, прежде чем она неохотно произнесла:

– Он дома. Утром часа в четыре пришел.

Феба удивленно посмотрела на нее:

– Ты уверена? А мама знает?

– Абсолютно уверена, – проворчала Пенелопа. – Он так грохотал, когда ложился спать, что я проснулась и слышала, как били часы. Он был сильно пьян. Удивляюсь, как ты не проснулась. А что касается мамы… Тинсон знает, что Джеффри дома, и, я думаю, сейчас рассказывает маме о восхитительных угощениях, припасенных для нее.

– О боже! Бедная мамочка! – вздохнула Феба. – Как думаешь, это очень плохо, что мы так невнимательны к единокровному брату?

– Нет! – решительно ответила Пенелопа. – Джеффри – мерзкая скотина. Если учесть, как он мучает нашу маму, было бы удивительно, если бы мы его любили.

Феба грустно посмотрела на Пенелопу. Невозможно было поверить, что эта девочка, так уверенно двигавшаяся рядом с ней, только легонько касаясь ошейника собаки, практически слепая.

После тяжелого происшествия, случившегося четыре года назад, Пенелопа едва отличала свет от темноты да ощущала движение теней. В знакомой обстановке она двигалась вполне уверенно, но наотрез отказывалась посещать увеселения сезона, объясняя тем, что предпочитает услышать обо всем от Фебы, чем перенапрягаться, общаясь с незнакомцами в различных местах. Она ездила в Лондон с родителями и Фебой, но все время оставалась дома, и почти никто не знал, что у Фебы есть сестра-близнец. Время от времени она посещала концерты, но всегда под вуалью, чтобы никто не узнал.

К тому времени, когда они набрали цветов, подошло время завтрака, и юные леди направились к дому. У боковой двери они встретили Тинсона, пожилого дворецкого.