Феврония с усмешкой сняла платок.

– Господи! Никак, Гриша?! Гриша!!!

Со слезами на глазах, Софья обняла отрока и поцеловала его в губы.

– Идем, идем, Гриша.

«Ну, дают бабы, – подумал про себя отрок. – Не одна, так другая на шею вешается!»

Они быстро прошли по темному коридору, первым – Гришаня – дорогу оглядывал, за ним боярыня поспешала проворно.

– Как же мы выйдем-то? – на ходу шептала, спрашивала. – Без игуменьи благословения сторожа нас нипочем не выпустят.

– Верно, не выпустят. Олег Иваныч чрез стену махануть советовал. Разорвете, говорил, какую-то простыню… что это такое, не сказывал… свяжете. Ладно, придумаем. Вон, похоже, ход к стене!

Никем не замеченные, они вышли к стене, представлявшей собою высокий тын из крепких трехсаженных бревен. Со стороны двора к стене была пристроена небольшая площадка – заборол, где хранились увесистые камни да запас стрел на случай нападения – предосторожность по тем временам далеко не лишняя, даже в женском монастыре. На заборол вело узкое суковатое бревно с прибитыми там, где не хватало сучков, перекладинами.

– Лезем, боярыня!

Цепной пес Злоб выбрался из будки, забрехал, привязанный, – молодцы, девчонки, не подвели! Страшен пес, зубаст, лапы толстые, хвостище косматый. Из пасти пена! Как есть волкодлак-оборотень. Худо б было, ежели б не привязан был. Ну, а так – пусть себе лает! Только, конечно, поспешать надо.

На веревку изорвали Гришанин сарафан – не жалко ему носить его, что ли? – перебросили чрез тын… Спустились! Ух, и ловка боярыня, словно каждый день по веревкам лазит! Гришане-то боязно поначалу было, а эта… Уж и не скажешь, что не столь давно слезы лила-проливала!

Спустившись – ноги в руки – и к лесу. Гришка впереди – на коленки голые рубаху натягивал – стеснялся, за ним боярыня, плат по пути потеряла – волосы светлые на ветру растрепались, вьются. Обернулся Гришаня – не Софья то – валькирия-дева!

В лес вбежав, остановились. Нет вокруг никого! А холодно, между прочим, особливо Гришане, в рубахе-то одной поди-ка, побегай…

– Где ж они?

Где… Если б знать.

А! Вот, кажется, лошадь заржала. Ага… И тени какие-то в лесу, близ, замаячили…

А вдруг – не те? Вдруг шиши какие лесные, шпыни ненадобные?

Гришаня ветку увесистую с земли поднял, что попалась под руку, вернее – под ногу, за березу толстую спрятался, ежели что… Софья тоже затаилась. Ждали.

– Эй, Гри-и-иша!!! Со-о-офья!!!

Закричали тени-то… Свои!

Боярыня первой навстречу кинулась – волосы по плечам, валькирия!

– Олег!

– Софья…

– Ну, ну! Хватит целоваться-то, успеете. Одежку скорей давайте, замерз однако.

Вскочив на приготовленных лошадей, поскакали. Быстро скакали, проворно. Хоть и не ждал Олег Иваныч столь рано погони, однако Гришаня подгонял – сказал, что обязательно скоро погонятся, и солнце взойти не успеет. Почему так – не сказывал, но говорил уверенно, видно, знал что-то.

– Где, ты говоришь, Ставр-то с людями? – на скаку кричал отрок Олексахе.

– В монастыре мужском, Мирожском, рядом тут, за холмом только.

– Поспешать надо, им собраться недолго. А дорога тут одна.

Как в воду глядел отрок!

Далеко еще было до рассвета – едва Гришаня с Софьей к лесу припустили – как открылись ворота обители женской. Выскочила на коне послушница, разъяренной игуменьей за боярином Ставром посланная. В Мирожском Ставровы люди не долго не копошились. Услыхали только про побег Софьин, собрались споро.

Ставр на скаку усмехался. Нехорошо усмехался – короткий путь знал. Никуда от него Софья не денется, как и вызволители ее, курвины дети. Перехватим, ужо посчитаемся!

Со злостью хлестнув плетью коня, боярин махнул своим людям, чтоб не пропустили лесную повертку. Она, повертка-то, путь скрадывая, к самой реке выходила, к мосту. А уж мост миновать те никак не могли бы, хоть и неширока речка – да не лето! И не зима – лед-то стаял почти.