– А каков результат? – осторожно спросил Андрей. – Я имею в виду…

– Я знаю, что ты имеешь в виду. Моя память обрывается на моменте, когда Спенсер стал приподниматься на диване. Что было потом, даже и не представляю себе.

Андрей взглядом спросил Роя, не повредит ли Генриху дальнейший разговор об аварии. Рой, отвернувшись, не поймал взгляда Андрея. Поколебавшись, Андрей продолжал ставить новые вопросы, лишь постарался говорить помедленней и наблюдал при этом за лицом Генриха, чтобы прервать выспрашивания, если при каком-либо воспоминании оно болезненно исказится. Но Генрих отвечал спокойно, то пожимал плечами, то недоуменно улыбался, то задумчиво смотрел куда-то вдаль – такова была его обычная манера разговора. Андрей понемногу успокаивался, Генрих был прежним, несмотря на свой новый страшный вид.

– Твое сознание, однако, сохранило многие картины, Генрих?

– Знаю. Чьи-то дикие глаза. Они отпечатались в моем мозгу, а не в сознании. Картинки любопытные, я их сейчас с интересом рассматриваю на экране, но ощущение такое, будто ко мне они не имеют касательства.

– Что ты можешь сказать о Спенсере?

– То же, что об экипаже: практически ничего. Мы встречались в столовой и салоне, изредка перекидывались словами.

– Полет проходил нормально?

– Точно по графику. Если бы рейс закончился благополучно, я сказал бы – удивительно скучный перелет.

Рой, запрокинув голову, рассеянно глядел на листву. Лето переламывалось в осень – та особая пора, когда в воздухе глухо и сонно, листья почти не шелестят, птицы не перекликаются. В парке было пусто, выздоравливающие, видимо, отдыхали в своих комнатах. Андрей обвел глазами тронутую желтизной зелень и с удивлением сказал:

– Знаешь, Генрих, хороший же месяц сентябрь, я его всегда люблю, а тут забыл, какие погоды, мне казалось – еще весна. Нет, до чего же хорошо!

Насмешливая улыбка чуть обозначалась на лице Генриха. Улыбался он по-новому – сдержанней и суше.

– Это у нас с Роем тоже бывало – забыть, какое время на дворе. Расскажи о своих достижениях, Андрей. В эфире поминают вашу лабораторию больше, чем все другие. Значит, вы открыли новую галактическую цивилизацию? Поразительно, поразительно!

Андрей о своих работах всегда распространялся с охотой, а сейчас хотелось и отвлечь Генриха. И он знал, как интересовался и раньше Генрих всем, что совершалось в его лаборатории.

– Не новую – единственную. Внеземных цивилизаций немало, но цивилизация на Кентавре намного превосходит человеческую: еще не доступные нам методы связи, все на сверхсветовой скорости…

– Не так быстро, – попросил Генрих. – Прежней скорости восприятия я еще не восстановил.

Как ни был увлечен своим рассказом Андрей, он заметил, что Рой подает осторожные знаки. Вскочив со скамьи, Андрей оборвал себя на полуфразе:

– Остальное узнаешь, когда выйдешь, к тому времени накопим новые наблюдения. Выздоравливай! Выздоравливай!

Генрих остался в парке. Рой шел не торопясь, пока Генрих мог их видеть, потом убыстрил шаг. Андрей недовольно сказал:

– Дикая же спешка! Разве могли повредить мои объяснения, не понимаю, почему не дал досказать, он же заинтересовался…

– Скорей, скорей! – Рой уже не шел, а бежал к авиетке, оставленной у входа. – Я получил мыслеграмму от Армана, что уловлены мозговые излучения такой же характеристики, что у Генриха во время болезни.

– Человек? Машина?

– Человек. И находится в Столице.

Когда Арман волновался, его смуглое лицо не краснело, а темнело. Сейчас оно казалось угольно-черным. Арман что-то раздраженно выкрикнул, увидев Роя с Андреем. Рой догадался, что Арман ругается: Арман гордился, что знает старинные клятвы, заклятья и проклятья, заговоры и наговоры; он часто, когда опыты не шли, отводил душу в странных восклицаниях. Рой считал, что так облегчать себя все же лучше, чем швырять приборы, как иногда делал вспыльчивый Генрих.