Оставшиеся в живых ощерцы очнулись от перенесенного удара только ближе к полудню следующего дня. Всего набралось тридцать четыре мужчины, способных держать оружие, и несколько детей, успевших спрятаться в лесу от норманнов.

Зелда сидел на берегу и смотрел, как люди укладывают в погребальный сруб тела своих сородичей. Первый приступ ярости и жара ненависти прошли. Глядя на работающих людей, Зелда успокаивался, начинал свою работу мозг. Даже если всех мужчин вооружить топорами, наспех сделать щиты и колья, то против норманнов – это все равно что курам на смех… Куда-то пропал Моготин. Но Зелда ничуть не сомневался в старом товарище. Значит, где-то отлеживается. Но и не гнаться за норманнами тоже нельзя. Дети погибших проклянут за трусость навеки. И не только дети, но и взрослые. Все хотят идти, отомстить, отбить взятых в полон!

Что делать? Где же Моготин?.. У Зелды никого из близких родственников не было: отца и мать схоронил, почитай, десять лет назад, жена умерла в родах, а вслед за ней и ребенок. Зелда любил всех, всю деревню одинаково, но жил один на отшибе. Может, поэтому он оказался единственным, кто сохранил ясность ума в этой жуткой ситуации. Преследовать и атаковать драккары с воды – значит заранее обречь себя на позорное поражение, а значит, нужно преследовать посуху, идя берегом и срезая изгибы.

Зелда разделил людей на две группы: двенадцать человек сели в лодки и устремились по следу норманнов, а две дюжины, вооруженные топорами, пошли берегом. Какая-то неведомая сила остановила ощерцев вчера от того, чтобы сразу броситься в погоню. Кое-кто говорил, что видел маленького человека с пучком дымящейся травы. Никто не мог вспомнить его лица, но хорошо запомнился странный сладковатый запах, исходивший от пучка и распространившийся по всему берегу в том месте, где стояла деревня. Человек, вдохнувший этого дыма, переставал метаться и уже не рвался отомстить, он просто садился на землю и начинал плакать. И плакал до тех пор, пока силы не оставляли его, после чего наступал глубокий и ровный сон.

Двенадцать бойцов в лодках должны были настигнуть драккары «северных гостей» и постараться задержать как можно дольше, пока основные силы подготовят засаду где-нибудь ниже по течению. Зелда очень хорошо знал каждый локоть Днепра на добрую сотню верст и очень надеялся, что викинги не успели далеко сплавиться. Ведь там, ниже, много деревень, среди которых Калока и Казия. Из Калоки – мать Зелды, а из Казии – его погибшая жена.

Почай сам вызвался руководить действиями на воде. Долбленки построились ромбом, по три человека в каждой, и понеслись по затуманенной глади, отбрасывая вспененные волны. Охотничьи луки, гарпуны и стрелы с костяными наконечниками, каменные и деревянные топоры; тела по пояс прикрыты в основном телячьими шкурами, кое у кого были даже шлемы из продубленной кожи.

Почаю было всего двадцать три года – еще незрелый муж, но уже завидный жених. В Калоки засылали сватов в дом Имормыжа, который славился своими дочерями. Имя одной из них Раданка. Раданка – значит радость и свет! Она и впрямь была очень смешливой и доброй. Они познакомились в прошлом году на Ивана Купалу. Вначале девушка нашла Почая по венку, который сплела и опустила на воду. Многие девичьи венки не доплыли в ту ночь до заветного поворота – одни сразу стали прибиваться к берегу, другие растворились в темноте и пропали. Вправду говорят: как в воду канули. Но венок Раданки правильно поймал течение, закружился и, чуть покачиваясь на теплой волне, заспешил в долгожданный для каждой девушки мир головокружительного счастья. Потом пары прыгали через костер, взявшись за руки или соединившись травяными поясами. Если пара не хотела продолжать знакомство, то руки над костром размыкались, а пояса рвались. В ту ночь Почай крепко держал руку Раданки. Их объявили женихом и невестой. Вокруг девушки водили хоровод ее подруги и пели грустные песни, в которых прощались с ней, поскольку она теперь уже принадлежала Почаю. Все лето молодые люди тайно встречались, а по осени, после сбора урожая, от Почая пошли сваты. По традиции сваты засылались трижды. Первый раз их даже не пускали на порог, а разговаривали с ними через плетень, и конечно же девушку никто не показывал. Второй раз сваты приходили обычно под конец зимы, на Масленицу – с блинами и пирогами. Здесь уже сама невеста обносила гостей за столом, а те оценивали, насколько она ладна в движениях и внимательна к старшим. И в третий раз – непосредственно накануне свадьбы. К этому времени у невесты уже должен быть свадебный наряд и приданое. Все это показывалось дорогим гостям, пришедшим от жениха. Почаевы сваты в доме Имормыжа тоже побывали трижды. Наметили день свадьбы, поцокали языками над брачным платьем Раданки.