– Слыхал кум, Могута-то купец, свою новую житницу варягам отдал.

– А то! Могута – купец справный. Он не какой-нить арамейский купчина, который только и знает, что барыши с покупателя в три шкуры драть. Я вот месяц назад у него отрез шёлку для девок своих новый заказал, да малость не хватило. Я вишь на пацанёнка потратился – сладость купил малому, а вспомнил когда про шёлк, так поздно стало.

– Ну и…?

Два крестьянина ехали в телеге, запряжённой сивой кобылкой, и лениво беседовали, развалившись на сене, укрытом рогожкой. Лошадь мерно трусила по, насквозь знакомой дороге и не требовала ни каких понуканий со стороны людей.

Тот, кого назвали кум, лениво потянулся и выудил из-под сена кринку с квасом. Сделав пару крупных глотков, он протянул кувшин своему приятелю.

– Вот и ну! – ответил кум, вытерев усы, – Так Могута мне и сказал, когда в Китеж снова поедешь, мол, тогда и вернёшь. А сейчас мол, не переживай. Свои люди, росы, мол. Стало быть, верить друг дружке должны, а иначе напастей всяких накличем, коли, веры никому не будет. Так и сказал. Хороший муж.

– Э, не скажи, кум. Могута, хоть и кажется щедрым, да своего всё одно не упустит. Ежели всем в долг давать станет – сам по миру пойдёт.

– Тута ты прав, конечно, – кум почесал подбородок, – Я вот как мыслю. Вот, ежели, Могута к тебе отнёсся так, по доброму…, то к кому ты снова пойдёшь за товаром? К нему, али к кому другому?

– Ну, к Могуте, разумеется. К кому ж ещё.

– Вот! – кум поднял палец, – И, стало быть, чем больше к Могуте люду ходить будет, тем больше он продаст. И тем лучше у него дела идти будут. Я вот так мыслю.

Кум замолчал и уставился в небо, развалившись на рогожке и лениво отмахиваясь от назойливой мошки. Второй задумчиво почесал живот под рубахой, поправил намотанные на облучок вожжи и снова повернулся к куму.

– А помнишь кум, как на зимних проводах, мы вашу ватагу в озеро загнали?

– Нашёл, что вспомнить! С вами ж тогда, Ратибор был.

– И что, что Ратибор? Вас тогда, сколько было-то, а?

Весной, когда провожали зиму, в Китеже на ярмарочных гуляньях, завязалась традиционная потеха, стенка на стенку. Хмельной народ, разделившись на две ватаги, схлестнулись на кулаках на льду озера. Одетые в тяжёлые шубы и тулупы, разгорячённые бойцы от души лупили и валяли друг друга в снегу, под озорные крики и улюлюканье зрителей. Человек триста тогда набралось с обеих сторон. В тот раз ватага, в которой был кум, проиграла потасовку. Половина сражающихся ухнула в воду, когда лёд не выдержал такой массы народа и треснул сразу в нескольких местах.

– Ты сам-то, Борко, тогда в воде вместе со мной барахтался. Али забыл?

– Так ты ж, вцепился в мой полушубок, как клещ, – возмутился Борко, – Чуть не утоп из-за тебя.

– Так уж и утоп бы?

– А-то! Если б не заехал тебе промеж бровей, точно бы утоп.

– Кхе… – кум почесал то место, про которое помянул его приятель, – Да уж, заехал ты мне тогда знатно. Что оглоблей. Ну да ничего, нынче на свадьбе, мы с вами поквитаемся.

– Ох, кум! Чья бы корова…

– Точно побьём вашу ватагу.

– А вдруг мы с тобой в одной ватаге будем?

– Ты никак испугался, что я с тобой поквитаюсь?

– Это я-то испугался? Нет, ну нарочно я возьму и пойду к тем, кто против вашей ватаги будет. И снова промеж бровей тебя приголублю.

– Ох! Ну, рассмешил! – кум выплюнул соломинку, – В прошлый раз тебе это удалось, потому что я оступился на льду. Нынче-то льда вам взять негде.

– А причём тута лёд. Уж не хочешь ли ты, кум сказать, что мы вас тогда побили из-за одного везенья?

– А как же? Везенье. Нас ведь тогда больше на ногах-то осталось стоять. Вот лёд под нами и проломился. Кабы не это, я бы тя, сам промеж косых приложил бы.