да сэр Ульян Честер. Мы надеялись, что ты в своем государстве государыня и сама владеешь и заботишься о своей государской чести и выгодах для государства, поэтому мы и затеяли с тобой эти переговоры. Но, видно, у тебя, помимо тебя, другие люди владеют, и не только люди, а мужики торговые, и не заботятся о наших государских головах и о чести и о выгодах для страны, а ищут своей торговой прибыли. Ты же пребываешь в своем девическом звании, как всякая простая девица. А тому, кто хотя бы и участвовал в нашем деле, да нам изменил, верить не следовало.

И если уж так, то мы те дела отставим в сторону. Пусть те торговые мужики, которые пренебрегали нашими государскими головами и государской честью и выгодами для страны, а заботятся о торговых делах, посмотрят, как они будут торговать! А Московское государство пока и без английских товаров не скудно было. А торговую грамоту, которую мы к тебе послали, ты прислала бы к нам. Даже если ты и не пришлешь ту грамоту, мы все равно не велим по ней ничего делать. Да и все наши грамоты, которые до сего дня мы давали о торговых делах, мы отныне за грамоты не считаем».

Глава тайной королевской службы досадливо крякнул. Худо дело. Теперь английским торговым людям больше нет в Московии тех вольностей и привилегий, что были раньше. «Московская компания»[16] вот-вот может пойти ко дну. Сие есть большая, непростительная оплошность сэра Кристофера Хаттона, который занимается этой проблемой. За такие промахи следует наказывать! Увы и ах, сэр Хаттон нынче в фаворе у Елизаветы, и его положение при дворе как никогда прочно…

Задумавшись, сэр Сесил не заметил, как карета наконец остановилась. И только тогда, когда слуга отворил дверку экипажа и сноровисто разложил ступеньки, лорд встрепенулся и, несмотря на свой возраст (ему уже минуло пятьдесят лет), по-юношески быстро опустился на изрядно отполированную колесами карет и подошвами сапог и туфлей брусчатку.

Одна из фрейлин Елизаветы (сэр Сесил, весь в тревожном ожидании аудиенции, даже не заметил, кто это) впустила его в королевские покои и незаметно исчезла. Первый же взгляд, который глава тайной службы бросил на свою повелительницу, вынудил его принять смиренный вид. Елизавета Тюдор была взбешена. В таком состоянии сэр Сесил уже давно ее не видел – с той поры, как она узнала, что ее фаворит и друг детства Роберт Дадли, граф Лестер, сначала приударил, а затем и женился без королевского соизволения на фрейлине Летиции Ноллис.

Елизавета и в юности не блистала особой красотой (была хорошенькой, не более), а после того, как переболела оспой, и вовсе стала невзрачной на вид. С годами ее пышные ярко-рыжие волосы поблекли, стали редеть, и королеве приходилось носить парик. Но сейчас она встретила государственного секретаря в том виде, в котором собиралась отойти ко сну. То есть с растрепанной прической, без грима и в изрядно помятом белом атласном халате, расшитом золотыми нитями.

«Видели бы сейчас все эти наглые придворные парвеню[17] предмет своих желаний и воздыханий…» – едко подумал сэр Сесил. Елизавета Тюдор, считающая себя писаной красавицей, была падка на лесть и ее всегда и везде – даже на охоте – сопровождали толпы льстецов, нередко низкого звания и происхождения.

Не ответив на приветствие сэра Сесила, королева в гневе швырнула перед ним на стол бумажный свиток.

По оттиску восковой печати, на которой были начертаны всего лишь три цифры – «007», государственный секретарь понял, что причиной столь позднего вызова в Уайтхолл[18] было донесение доверенного лица Елизаветы, придворного астролога и секретного агента тайной службы Джона Ди