– Арийскому племени нет нужды черпать силы в мелких суевериях! – барон нервно протянул руку к моему портсигару, пощёлкал пальцами.

– Из-за этих мелких суеверий я был вынужден покинуть Прагу, чего не делал уже… м-м… скажем, так: несколько лет. Вы не поверите, как неприятно старому раввину путешествовать в этих содрогающихся железных…

– Рабби, – сказал барон проникновенно, – вы же меня знаете! Я же никогда не оторву уважаемого всеми человека от учёных занятий по сущим пустякам! Конечно, мы даем вам эти руны как бы в аренду. В пользование. Разгоните ко всем чертям арабов, обустроитесь, восстановите Храм – тогда и вернёте.

– И что вы хотите взамен? – спросил рабби тихо.

– А вы ещё не поняли?

– Понял. Но вы всё равно скажите, вот молодой человек тоже хочет услышать.

– А он что, тоже не понял?

– Господа, господа, – сказал я. – Всё должно быть произнесено вслух. Не я завёл это правило…

– Он прав, Рудольф, – сказал рабби.

– Тетраграмматон[115], – шёпотом произнёс барон и повторил ещё тише, но почему-то ещё слышнее: – Тетраграмматон.

От этого шёпота не то что у меня по спине – по стенам ко всему привычной пивной побежали мурашки. Латыш-хозяин алюс-бара за стойкой вдруг наклонил голову и замер, будто прислушиваясь к далёкому приближающемуся грому.

Уж не от Райниса ли он[116]? – подумал я мельком, но прогнал это подозрение: место встречи подбиралось не мной, учеником, – и крайне тщательно.

Здесь было чисто.

– Мой ответ: никогда, – сказал рабби.

– Даже в аренду?

– А в аренду тем более.

– И даже на самых выгодных условиях?

– Барон, вот я сижу перед тобой, старый Исав. И ты танцуешь передо мной, старый Иаков[117]. И твоя чечевица давно остыла. Что слава, доблесть, богатство? Дым. И ты хочешь за дым приобрести солнце? Смешно. Вот и молодой человек посмеётся вместе со мной. Ха-ха-ха.

Я и рад был бы от души посмеяться, но не знал толком, над чем. Да и вид барона не располагал к весёлому смеху. Так выглядит человек, который опрокинул стопку чистого спирту, а там – вода…

Он долго сидел, обхватив голову руками. Потом выпрямился. Лицо его было белое.

– Ты мне всё равно отдашь его, – сказал он, присвистывая бронхами. – Сам придёшь. На коленях приползёшь. Молить будешь: возьми. Даром возьми. Ты просто не представляешь цену, которую тебе придётся заплатить за сегодняшний отказ…

Но, как бы ни шипел барон, а рабби Лёв в своё время на равных говорил с императором Рудольфом Габсбургом[118], тёзкой барона и великим алхимиком…

– Господа, господа, – поспешно вклинился я, – а что это мы пиво-то не пьём?

Побеждая, надо уметь остановиться.

Лао Цзы[119]

Операция не могла не удаться, поскольку Николай Степанович был самым старым солдатом на свете.

– Сверим часы. Без четверти три.

– Так точно, – сказал Лёвка.

– Два сорок два, – сказал Тигран. – Сейчас подведём.

– Гусар, – сказал Коминт.

И точно – вернулся Гусар. Встал боком, порываясь убежать обратно и как бы приглашая идти за собой.

– Ну, всё, – сказал Николай Степанович. – В три ровно переходим шоссе. Лев, иди за Гусаром, он дорогу знает. И – слушайся его…

– Постой! – вскинулся Лёвка. – У них же у самих собак – как собак… тьфу… Дато всюду со своим ротвейлером ходит, даже в сауну… и вообще…

– А вы, значит, и об этом не подумали? Нормально, ребята. Всех вас стоило бы расстрелять перед вашим же строем…

Тигран нервно хихикнул.

– А ты, Саят-Нова[120], что бы ни происходило, хоть голые девки из-под каждого куста полезут, – бежишь на пляж и очень метко стреляешь по катеру. Иначе они из своего «владимира»[121] нас пошинкуют мелко-мелко.

– Понял, командир, – сказал Тигран. – Мне тоже этот катер очень не нравится, не знаю, почему.