Мы молчим, а разошедшийся толстяк сверкая глазами уже пошел в наступление.

– Мы здесь не ваши крепостные с которыми вы можете делать что угодно. Мы вольные горожане и требуем уважения. Извинитесь, отдайте мою собственность, и я уж так и быть не буду подавать на вас в суд.

Он посмотрел на стонущего у забора охранника и, подумав, добавил.

– Ну, пожалуй, еще бедолаге на лечение придется накинуть. – Хозяин борделя, нагло ухмыляясь, поднял уверенный взгляд на баронессу.

Моя спасительница по-прежнему хранит молчание, зато у меня в голове зароились мысли, которые никак не желают складываться в конкретную идею. Все они вертятся вокруг последних слов толстяка насчет крепостных и прав хозяина…

Точно!

Меня вдруг озарило и, запричитав, – Ваша милость, Ваша милость! – я схватилась за стремя баронессы.

Увидев опущенный на меня взгляд сине-голубых глаз, кричу уже в голос так, чтобы меня все слышали.

– Ваша милость, вы меня не узнали? Это же я – Мара, дочь вашего конюха. Простите, что сбежала, каюсь и молю не наказывайте меня строго.

Вижу мелькнувшее непонимание, и начинаю злиться, – ну давай же, голубая кровь, соображай быстрее. Я – твоя крепостная, ты – моя хозяйка. Я твоя собственность, а остальные со всеми их бумагами и претензиями могут убираться к черту. Твоего слова достаточно, а если нет, то пусть этот урод подает в суд, к тому времени, когда разберутся, надеюсь, нас уже здесь не будет.

Минутное замешательство говорит мне, что эта юная наивность с мечом в руках врать не привыкла и не умеет. Ловлю на себе ее осуждающий взгляд и с тревогой замираю, неужели сейчас сдаст, но еще больше, чем врать, баронессе не хочется уступать наглому сутенеру. Несколько секунд эти два чувства борются в ней и к счастью для меня в голубых зрачках вспыхивают огоньки глубинной ненависти.

– Мара? Твой отец почернел от горя, с тех пор как ты пропала.

Моя названная хозяйка дарит мне саркастическую усмешку.

– Простите, Ваша милость. – Жалобно пищу в ответ, отводя глаза, но юная всадница уже не слушает меня.

Ткнув пятками жеребца, она гневно наезжает на владельца борделя.

– Ты обманом завладел моей собственностью. – С каждым словом голос баронессы наливается праведным гневом все больше и больше. Острие меча вновь засверкало перед лицом у Игона.

– По всем законам я имею право казнить вора на месте. – Она позволила ошарашенному толстяку увернуться от удара и отступить ближе к воротам.

– Я не знал, что она крепостная. – Игон Шарр пригнулся от вновь просвистевшего над головой меча и, крикнув, – я купил ее у циркачей, – шустро для своих габаритов вбуравился в растущую с каждой минутой толпу.

Баронесса, осадив жеребца перед линией полуодетых людей, прожгла их разгневанным взглядом.

– Кто еще здесь хочет оспорить мои права?

Поскольку желающих не нашлось, моя неожиданная спасительница отточенным движением вложила меч в ножны, бросив вслед исчезнувшему в толпе сутенеру.

– Так уж и быть, только из уважения к городу, беги, и пусть городской суд решает твою судьбу.

Еще раз пройдясь обжигающим взглядом по оторопевшим лицам, она пустила своего скалящего зубы жеребца прямо в толпу, и та испуганно шарахнулась в стороны, давя друг друга.

Ей-ей, а я! Чуть не закричав это вслух, кидаюсь вслед своей защитнице. Хватаюсь за стремя и стараюсь не отставать от перешедшей на рысь лошади моей новоявленной хозяйки.

Мы едем как на параде перед строем людей, и я ищу в толпе ненавистную жирную морду. Вот он! Вижу злобные маленькие глазки, угрюмо вцепившиеся в мое лицо и не отводя взгляда, наслаждаюсь минутой своего торжества. Мои глаза, моя довольная физиономия, все кричит ему – что съел сутенерская морда, иди теперь и сам ублажай своих толстозадых клиентов.