Мне нравилось укрываться в своем личном пространстве, где не надо постоянно держаться в тени и оправдываться за то, что я все еще смею дышать. На работе я знала все ответы. Клиенты надеялись на мою помощь и не принимались яростно возражать, стоило мне найти решение. За долгие часы, проведенные над пуговицами, подрубкой подола и пришиванием крючков, ноющее чувство, что я недостаточно хороша, утихало – но вновь распускалось пышным цветом, как только я приближалась к жилищу, которое по-прежнему не могла считать домом.

И вот одним мартовским вечером хозяин помещения, где обретался мой магазинчик, долго шаркал ногой по полу, после чего выдавил:

– Мне очень жаль.

Как оказалось, он продал все здание и теперь заранее, за месяц, уведомляет меня, чтобы я успела собраться и съехать. На шелковую юбку, которую я чинила, закапали крупные, как горох, слезы. Я так долго за бесценок арендовала это маленькое помещение, что вряд ли теперь найду другое такое же по карману. А если брошу шить, то останусь без заработка и уж точно оправдаю возводимую на меня напраслину насчет охоты на богатенького мужа. Язвительные замечания в духе «быстро же она полюбила праздную жизнь» брызгами разлетятся по трем домам на Сиена-авеню еще до того, как я соберу свои подушечки для булавок.

Мне вдруг до дрожи захотелось позвонить прежним приятелям по муниципальному дому, закатиться в «Шляпу и перо» и наливаться водкой до тех пор, пока не удастся разглядеть в происходящем забавную сторону. Или, наоборот, в полной трезвости отправиться к маме, к которой Сэм каждую среду заходил после футбольной тренировки. Я позволила себе помечтать, как было бы здорово ворваться в старую входную дверь и плюхнуться на продавленный, но такой уютный мамин диван, пока она суетится с чаем и оладьями. В доме Нико все сиденья были спроектированы таким образом, чтобы домашние не засиживались, а поскорее вставали и шли заниматься делами. Сейчас же мне хотелось съесть готовое карри, куском индийской лепешки подбирая соус в коробочке из фольги, а не возиться с чесноком, травами и правильно сваренным куриным бульоном.

Но я стала женой, поэтому следовало идти к мужу. Когда я вошла, Нико уже вернулся из своего садового магазина. Он оторвался от ризотто, которое помешивал, и бросился ко мне:

– Мэгги! Что случилось? Все хорошо?

И, невзирая на понимание, что Франческа по-прежнему несчастна, мне кровь из носу сделалось необходимо сохранить веру, что все в конце концов изменится к лучшему, поэтому мое исполненное независимости лицо моментально искривилось. Нико протянул ко мне руки. Франческа, которая делала домашнее задание за кухонным столом, пулей вылетела прочь.

Как только у меня из глаз хлынуло, Нико, верно, пожалел, что не накупил оптом бумажных платочков. Во мне словно разверзлись хляби небесные, и слезы полились рекой. Я лишаюсь своего магазинчика и любимого занятия. В шкафу в гостиной, как упрек, по-прежнему висят изысканные костюмы Кейтлин – бежевые, черные, темно-синие. Франческа побеждает в войне, а значит, у нас с Нико так и не будет времени побыть вдвоем. Я очень хочу помочь падчерице, утешить, сделать ее жизнь лучше, чтобы девочка перестала страдать и злиться. Но не могу.

Поэтому напряжение не отпускает нас никогда, ведь Нико может понадобиться дочери в любой момент. Даже когда мы ложимся спать, не обходится без ежевечерней драмы: «Папа, у меня в комнате завелась уховертка / внизу слишком шумно / мне не уснуть / у меня болит голова». Хоть я и выросла в муниципальном доме, где через тонкие стены отлично слышно, как соседи пукают или занимаются любовью, самым эффективным средством погасить малейшие проявления либидо у нас с Нико оказался страх услышать за дверью шаги Франчески.