– Вот-вот, фильм разрывается между тем, каким он был, и тем, каким он стал… и рушится, – жабье лицо врага снова расплывается в улыбке.
– А Куинси что?
– А Куинси, он… – враг прищелкивает пальцами, подбирает слова, – у него свой взгляд на искусство, так скажем… дилетант… Вот как в фильме все от и до идет, вот он так все и снимает…
– Значит… если он снимал наш фильм…
Не договариваю, не успеваю, – наш фильм снова разваливается на куски, бросаюсь в комнату Эдис, комнаты уже нет, Эдис тоже нет, не успел, не успел…
…перескакиваем в предпоследний фильм, – поздно, поздно, он уже рушится, раскалывается на мириады кусочков, разорванный сам собой. Ищу Эдис, теперь я её не упущу, ни за что, вырываю её из объятий самого себя, прыгаю в последний фильм…
…оглядываюсь.
– Ты… ты чего?
Наконец, понимаю, что сижу в экипаже, который направляется к поместью, отец оторопело смотрит на меня, кажется, я кричал.
– Э-э-э… померещилось что-то.
Он поверит мне. Померещилось. И правда, в нашем фильме очень может померещиться что-то такое, жуткое, потустороннее, промелькнувшее в лесах.
Сжимается сердце. Выходим из экипажа, я вижу Эдис, я должен говорить с Эдис, это займет время, много времени, некогда, некогда, а надо говорить, а потом наконец-наконец можно будет пойти в дом, посмотреть над камином…
Краем глаза вижу врага, он стоит за пожухшими розовыми кустами, он делает мне знаки, он показывает на гостиную, чертит руками в воздухе знак луны, а потом постукивает по запястью, имея в виду часы.
Понимаю.
Часы в виде луны.
Куинси.
На душе теплеет, обнимаю Эдис, плевать, что мы еще не знакомы, плевать, что вижу её первый раз, целую в губы, сейчас влепит затрещину, а то и выстрелит, знаю я Эдис, пистолет на поясе в складках платья…
Эдис впивается в меня губами, крепко, сильно, обнимает, шепчет что-то, миленький, миленький, понимаю – узнала, узнала, хоть мы с ней и не знакомы еще…
Оторопело смотрю на врага.
Не понимаю. Не понимаю, почему он здесь, его не должно быть, просто, не должно, я жду Эдис, Эдис, ночью в гостиной, почему пришел враг…
– Она не придет.
Вздрагиваю, сжимаю кулаки, хочется ударить врага, что он сделал с моей Эдит, что…
– Она не придет. Посмотри… это… она тебе написала…
Хочу возмутиться, а какого черта он читает письма, адресованные мне. Не возмущаюсь, не успеваю, смотрю на письмо, пытаюсь понять, что я, собственно, прочитал.
– Как ушла? – спрашиваю в пустоту, – куда ушла?
– Здесь написано…
Не понимаю, как такое может быть, что она там потеряла, что она пошла искать, что…
Повторяю, как во сне:
– То, что меняет фильмы… то, что меняет фильмы…
Думаю, где искать это, что меняет фильмы. Думаю, куда идти, чтобы искать Эдит, которая пошла искать то, что меняет фильмы. Смотрю на врага – он еще ничего не сказал, но понимаю, он пойдет со мной…
Ночлег для ночи
Нет.
Говорю сам себе:
Нет.
Отступаю от края, перевожу дух, растираю виски, прихожу в себя. Спрашиваю себя, что я только что хотел сделать и почему.
А вот.
Книга.
«Часоворот».
Все так же лежит на столике, кажется, смотрит на меня.
Зачем ты хочешь убить меня, спрашиваю книгу.
Книга молчит.
Почему ты хочешь, чтобы я умер, спрашиваю я.
Книга не отвечает. Удивляюсь сам себе, ну конечно, как мне может ответить книга, ведь она не может говорить. Вернее, она уже мне все сказала. Все-все, от корки до корки. Сам себе удивляюсь, как она так сказала, у меня же и в мыслях не было шагнуть в пропасть – до того, как я перелистнул последнюю страницу.
Осторожно открываю книгу, осторожно прочитываю несколько строк. Беспомощно сжимаются кулаки, сам себе удивляюсь, как несколько строк могут пробудить у меня такую ненависть к себе, к своей жизни, что я едва не сделал шаг в пропасть.