И эта, молодая, открытая Фолтиным актриса, Елизавета Пантыкина, тоже, как он надеялся, могла бы стать знаковой фигурой – звездой нашего кинематографа, потому что в её характере отражалась сегодняшняя Россия…

Фолтин нашёл её в вестибюле «Ленфильма» среди массовки…

Это не был ответ на женский манок. Нет, он всегда любил только Ульяну. Но это было предчувствие.

Если он видел в метро или в уличной толпе хотя бы одно красивое лицо – не важно, женщину, мужчину, ребёнка, старика, – он сохранял его в своей памяти и весь день ему было светло. Но не любил общаться с красивыми. И вовсе не потому, что они редко бывают умными. Красота лишала его воли, мешала думать… А размышлять и делиться мыслями Платон любил больше, чем любоваться, балдеть и тащиться от красоты.

Два года назад Платон впервые столкнулся с Лизой на Лиговском проспекте, недалеко от Московского вокзала. Его поразила походка – точно оркестр играл в ней марш Радецкого. И горделивая аскетичность при этом. И тонкая лодыжка, угадывавшаяся под кожей мягких сапожек…

Теперь желание обладать ею удерживало мужчин в просмотровом зале…

А женщины идентифицировали себя с ней.

Мимолётная гримаска её перед поцелуем…

Её трогательный беззащитный средний план на фоне радиатора красной громадины, за лобовым стеклом которой угадывалось лицо лысоватого дальнобойщика…

Её робкий, почти детский голос. Ей так нравилась Катрин Денёв в фильме «Шербурские зонтики»! Она старалась подражать ей во всём… Но никто, кроме Платона, не догадывался об этом.

И этот актёр с оттопыренными ушами, но такой родной, любимый, что его за глаза все называли ласково – Ушастик… Грустный, ранимый, но способный на месть… даже на убийство.

Это не экзотика, это сегодняшняя Россия.

Ушастик бродил по безлюдному городу, не зная, почему жители покинули его. А там, оказывается, прорвало магистральную трубу газопровода. И облако газа медленно перемещалось по полям и оврагам к пятиэтажкам и высоткам, садам и паркам, казино и ночным клубам областного центра. Перетекало, невидимое, и могло взорваться в любую секунду. Людей срочно эвакуировали. А Ушастик не знал ничего… У него даже радиоприемника не было… И аккумулятор мобильника истощился…

Ему хотелось курить… Но спички отсырели, а зажигалка исчерпала свой ресурс…

На витрине ларька, за стеклом, лежали красные, синие, белые зажигалки, изображавшие российский триколор…

Ушастик поднял палку и пытался разбить стекло.

Его усилия были напрасны, даже когда он ударил по стеклу урной. Стекло было пуленепробиваемое.

Он разглядел небольшую табличку. Владелец ларька предупреждал, что на витрине не настоящий товар, а муляжи…

И вдруг наступила тишина.

Герой, да не герой он вовсе – лузер – встретил молодую женщину… Ту самую, которой всё равно… Лизу…

Зал притих.

У Платона отлегло от сердца. Он глотнул из фляжечки коньяку.

– А мне, – коснулась его локтя Ульяна.

Он протянул в темноту руку.

– Ты не очень, – сказал он шёпотом. – После просмотра – банкет…

Он увидел, как она сдержанно ликует, радуясь его победе. Она никогда не ликовала бурно. Он чувствовал кожей – она ликовала. Своей и его победе. Потому что вроде бы скромные бытовые диалоги, которые были написаны Ульяной, имели свойство соединяться с личностью актёра, давали актёру возможность вложить в них свой второй, третий и другие смыслы. Они были просты, конкретны и многозначны одновременно.

Платон вглядывался в зал.

Кто-то кашлянул там, в темноте, но его не поддержали…

Теперь эти люди были в его власти… Нет, не в его власти, во власти тревог, терзавших его всю жизнь… Во власти его бессонницы и тоски… Они вступали в резонанс с тревогами других людей… Создавали тревожное духовное поле.