Витька, в глубине души почитавший религию суеверием, а себя – «продвинутым», поодаль глазел на росписи стен и сводов. Свою работу в Патриархии он, демобилизованный в никуда и умеющий только воевать, воспринимал как «хлебную должность», а не как религиозное призвание. Впрочем, так рассуждают и некоторые священники, чего же вы хотите от солдата? Религиозное призвание вообще – дело такое, интимное, сразу и не объяснишь…

Так вот, Витька ждал, когда можно будет выйти из храма, покурить и заглянуть в гастроном – в животе уже начинало неприлично урчать. Что ж, кому – храм, а кому – гастроном.

Никита с Настей постояли перед алтарем, потом поставили свечи: за упокой, понятное дело, и – Матронушке… Настя трепетно относилась к этой святой, еще совсем недавно ходившей среди людей обычной нищенкой. Помолились…

И совсем уже собрались уходить, как вдруг откуда-то возникла бабулька – в беленьком платочке, почти горбатенькая, крохотная. Она приблизилась, схватила Настю за рукав и зашептала горячо ей что-то на ухо… Девушка растерянно оглянулась на Никиту:

– Она говорит… Говорит, что нам всем надо скорее идти туда, в придел… Никита, я ничего не понимаю…

А бабушка уже семенила к неприметной двери, странно запрокинув голову и сильно прихрамывая. Никита только хотел сказать, что нечего всяких бабок слушать, как вдруг почуял, снова почуял ледяной запах опасности. И перстень вдруг тоже заволновался – стал покалывать, словно через него электричество пропускали. Сделав знак Виктору, он кинулся следом за Настей, и, едва группа скрылась, в церковь ввалились двое здоровяков в черном, огляделись, прошлись, не сняв вязаных черных шапчонок, шныряя повсюду внимательными, совсем не смиренными взглядами. И вновь растворились, растаяли как морок, под гневное шиканье продававшей свечи женщины: «Шапки, шапки-то снимите, окаянные, не в пивную небось пришли!»

А наши друзья спешили по какому-то служебному коридорчику вслед за согбенной бабулькой, удивительно резво семенящей на кривеньких ножках в простых войлочных чунях. Она вывела ничего не понимающую троицу в крохотный старинный палисадничек, бывший когда-то погостом при храме, и прошептала:

– Бегите, деточки, и пока в дом-то не вертайтесь, неспокойно там… К ночи можете туда прийти, не раньше. Словам друга свово не верьте, не со зла он, а по злому принуждению.

– Откуда вы, бабушка, все про нас знаете? Как вас зовут? – Настя вдруг заметила в полутьме, что вроде как крохотные глаза женщины какие-то… незрячие!

– И-и, милая, это я вас не знала досель, а вы-то меня хорошо знаете, не дале как сегодня вот вспомнили, спаси вас Бог! Если помощь нужна будет – приходите сюда, особливо после того, как церковь на ночь закроют. Вам тут завсегда помощь и окажут! Я-то здесь часто бываю, да и прочие наши заглядывают… Даже Пантелеймон сегодня появился, все за вас волнуются… А вы, если придете, отца Алексея найдите. Но лучше к ночи приходите… Ну, с Богом, милые мои! А ты, парень, береги – вещь-то! Она много зла может принести, ежели не в те руки попадет.

С этими словами старушка скрылась обратно в церковь. Никита ошарашенно огляделся и осторожно проверил – нет ли кого вокруг. Но повалил снег, неожиданно густой и пушистый, он скрадывал звуки и позволил ребятам окольной тропкой незаметно пробраться к парку, а там по едва освещенной аллее выйти на улицу подальше и перевести дух… Мела метель, и прохожих совсем не было, лишь тепло светились окна домов… Чужих домов… Настю пронзило ощущение бесприютности, но оно быстро прошло – стоило вспомнить неведомую бабушку: мир и правда оказался не без добрых людей!