Глаза у Риты слипались, и она стала стелить постель. Тут они вернулись. Скрип половиц в сенях дал понять, откуда. Из нижней комнаты. Да, диванчик там, в отличие от кроватей в избе и горнице, не скрипел.

– Риточка, про второе кладбище расскажи, – потребовала Наташа, садясь за стол.Матвей сел напротив. Он выглядел утомлённым.

– Я ложусь спать, – ответила Рита и, сняв с себя всю оставшуюся одежду, кроме белья, скользнула под одеяло, – я уже сплю.

– А я не смогу уснуть, пока не узнаю всё, – стукнула Наташа кулаком по столу, – ведь Матвей мне всё рассказал про первое кладбище! Это было ужас как интересно. И очень страшно. Давай, рассказывай про второе. Где оно, где?

Рита поняла: она не отвяжется.

– Далеко в лесу, за рекой. Но ты ничего не знаешь про первое. Ведь Матвей ничего не видел.

– Он ничего не должен был видеть, поэтому и не видел. Я не хочу вникать в тайну, которая охраняется! Про второе, давай, рассказывай.

– А откуда ты знаешь, что эта тайна не охраняется?

– Я не знаю. Но если вдруг она охраняется, нам об этом как-нибудь намекнут.

– Ну, ладно. Матвей, и ты будешь слушать?

Матвей кивнул. Ещё бы он отказался! Закрыв глаза, Рита начала:

– Двадцать лет назад…

Ранним утром Рита, которой было пятнадцать лет, сидела возле реки и удила рыбу. Солнце едва взошло над лугами. Заводь перед стремительным перекатом была недвижна, как пруд. Над нею склонились ивы. По реке плыл прозрачный туман. Удочка лежала на рогатульке, воткнутой в дно у берега. К этой же рогатульке был привязан садок, в котором томились два окунька. Пузатенький поплавок, белевший среди кувшинок, вот уже четверть часа признаков жизни не подавал. Около реки паслось колхозное стадо.

– Линя приваживать нужно, – вразумлял Риту дядя Трофим, пастух, с которым она иногда болтала, – да и линей здесь уже много лет никто не ловил. А ты, вишь, нацелилась! Да и не вытянешь ты линя, даже если клюнет. Скорее, он в реку тебя утащит. А на что ловишь?

– На выползка, – отвечала Рита, мысленно посылая дядю Трофима на все три буквы, чтоб с ней мог побыть Алёшка, его помощник, который щёлкал кнутом чуть дальше. Но добродушный старик опять к ней пристал.

– Да, линя здесь в последний раз поймали лет этак шесть назад! Или даже семь. А знаешь, как было дело?

– Не знаю. Как?

Сделав самокрутку, дядя Трофим чиркнул над ней спичкой. Окутавшись сизым дымом, глубокомысленно поскрёб ногтем щетинистый подбородок.

– Это произошло за дальним песочком. Там тоже есть кувшинистые места, которые любит линь. Три дачника пили водку на берегу. Удочка стояла. Вот линь и клюнул. Стали его тащить, а он не идёт. Упёрся. Один из тех дурачков взял да и полез в реку его вытаскивать. Да и начал тонуть – в ил стало его засасывать. Второй лезет его спасать, и – тоже кричит: спасите мол, утопаю! Третий разделся, да всех их вытащил – и линя, и своих дружков.

– Обалдеть! А линь был большой?

– Да, приличный был. Килограмма на три, если не больше.

Рите стало обидно. Она не в первый раз слышала о том, что проклятый линь идёт на крючок то к каким-то пьяницам, то к мальчишкам, которые и слыхать о нём не слыхали, то к глупым бабам – словом, к кому угодно, только не к тем, кто страстно мечтает его поймать и изо всех сил старается это сделать.

– А тебе линь когда-нибудь попадался, дядя Трофим? – спросила она.

– Да я не рыбак, – признался старик, – я больше любитель поговорить про рыбалку, других послушать, а ловить – нет. Рыбу почему-то жалко становится.

Докурив самокрутку, пастух подался к своим коровам. Он начал громко ругать Алёшку за то, что тот подпустил их близко к болоту возле дороги.