38° Стоп, а как насчёт демонии?.. Спокойно. А то ведь дикий мужчина от недоверия к самому себе доходит до того, что постоянно подстерегает свои фразы и, наконец, замечает, что может решиться на всё. Ему осталось только решиться на это. Вот парень уже и демонический. Что касается дикой женщины, то это лежит уже в части вожделений: вначале удивлённо-довольная, потом полная наслаждения отдача тела, вскоре – восхищённая теми непомерными напряжениями (она прутом натягивается от пробора на макушке до самых цыпочек… она ликует!), и под конец – полная дикой решимости испробовать в с ё… И вот корова уже и демоническая. (Примечание для тупых: каждый человек во всём, что он делает, действует неотвратимо, но немного кокетливо; только поэтому не каждый акт воли тотчас же приводит в самое гулкое удивление. Но верить в демонию поэтому пока не представляется случая.)

39° с тех пор, как я знаю о существовании графологов, стал ли я в этом отношении увереннее, чем тогда, когда не особо доверял перилам мостков… Воздействие письма на мелкого проныру: детское, смешное; на крупного: идиотское, гротескное. (Достопочтенный) почерк – самый неточный знак, какой только можно дать о себе. (А поскольку более точного нет вообще, то… ну!)… С примитивными заключениями (Барбара), которые она допускает, ничего не получить (всё лишь варваризмы!): почерки детской руки – самые опасные. А что касается более продвинутых заключений (фантасмагорических, как венские художественные мастерские): окольным путём попадаешься на собственные лестные внушения. Попадаешься. Всякий (э!) почерк для того, кому он о чём-то говорит, – удавшаяся мистификация… В конце попадаешься постоянно. Постоянно. Попадаешься.

40° И всё ещё встречаются (кр-р-р-р!) – головы, которым не самое худшее мнение со-головы – уже хорошо в самый раз. Дилетанты! Мои мнения – всегда самые худшие, а по существу вовсе никакие. Поэтому мне всё так осточертело… Каждый, каждый, каждый – оглушительно пуст! Зачем набивать эту пустоту каким-то мнением, вы, пульверизаторы наполнения? Они горланят, что обладают полнотой, когда нальются. А это не полнота, а наполнение, всего лишь! Конечно: хамелеоны (тёмные дельцы) – самые передние из задних лестниц; но: всё же вы пустые, такие пустые, уж какие вы есть! Кроме того, это и гораздо приятнее: всё становится легче, расхлябанней, в первую очередь сам господин… Кто ещё не знает: чем легче, чем расхлябаннее человек, тем он откровеннее; поскольку он ещё не придумал себе ничего прочного, его легко заполнить. Но, мерзавцы, наступит минута (хотя бы), когда коленки под ним подломятся. Разрывная сила этого тибетского хохота: показушник, размазня, междусобоечник, вам лучше знать, кто вы такие, ваша шкура лопнет. И гляди-ка, она была надута… Поэтому всё это мне давно осточертело!

41° «Я вас вижу насквозь!» – С этого мгновения моё недоверие исчезло: мальчик мне наскучил… Ах, какое, однако, благодеяние для тех, кто уже разучился считать простые беседы угрожающими, – плохо прополотый пижон! (Особенно если он, к тому же, ласкает при этом свои лаковые башмаки.) Является ли утешением знать, что всё ещё есть бесполезные члены общества? Нет. Несмотря ни на что. Ибо и у них бывают томные глаза. И они живут между мягкой, как масло, эротикой и мозговой жвачкой настолько бессмысленно, что самая захудалая демонистка с ума сойдёт от своего содержания. (Вот в чём преступление!) О, а неприятность так живительна! А посему цени этого пижона и лелей, и сбивай с толку всякую позицию до тех пор, пока уцелевшую – ту, что живёт блаженной уверенностью, что она вообще не позиция, – больше нельзя будет сбить с толку. Тем не менее, помни фразу Наполеона, сказанную им, когда ему дали перечитать его египетскую прокламацию («Как это похоже на крики рыночных зазывал!» – собственные слова этого превосходного человека), не как духовное убежище, может быть, поскольку лишь тогда тебе выпадет на долю хоть какая-то отчётливая ориентация, когда тебе удастся вступить в разговор с собственной простатой. А до тех пор остаётся единственно истинно достойное человека положение – образно, но постоянно лежать на своей самой комической части тела и, благодаря этой позиции – напротив расположенного сверху звёздного неба, – казаться глубоко потрясённым.