Сердце Ханса забилось так сильно, что едва не выскочило из груди. Фридель здесь, в лагере! Тесты… Эксперименты! Что бы это могло значить?

Он рассказал бельгийцу о Фридель и спросил, не передаст ли он ей весточку. В конце концов ведь его, Ханса, могут отправить в Буну… Но бельгиец сказал, что передать весточку будет сложно, потому что приближаться к женскому бараку категорически запрещено.

И в этот миг в сарай вошел какой-то эсэсовец. Все мигом вскочили: они начинали понимать местные правила. Эсэсовец спросил:

– Есть среди вас врачи?

Трое шагнули вперед: Ханс, Эли Полак и какой-то незнакомый им юноша.

Эсэсовец спросил, как долго они работали. Юноша оказался фельдшером. Эли был «семейным» врачом в течение десяти лет. Но эсэсовец им не заинтересовался:

– Ты пойдешь с остальными, в Буну.

И забрал с собой только Ханса и юношу.

Эсэсовец провел их по Лагерштрассе через весь лагерь; они шли довольно долго, пока не остановились у Двадцать восьмого барака. В коридоре на нижнем этаже им пришлось подождать. Коридор был бетонный, с белеными стенами. По обе его стороны шли двери, на которых были таблички с надписями по-немецки: Ambulanz [23], Schreibstube [24], Operationssaal [25], Hals-Nasen-Ohrenarzt [26], Röntgenraum [27] – и так далее, на всех дверях – разные надписи. Бетонная лестница посередине коридора вела на второй этаж.

Через несколько минут появился человек в белом костюме. Он повел их в противоположную от входа сторону, к двери, на матовом стекле которой было написано: Aufnahme [28]. За дверью оказалось просторное помещение с высоким потолком, почти наполовину заполненное нарами. На другой половине этого помещения стояло в ряд несколько скамеек, весы и большой стол, заваленный книгами и бумагами. Здесь регистрировали всякого, кто поступал в этот госпиталь: как больных, так и будущий госпитальный персонал.

Их принимал низенький, толстый поляк. Он упрекнул их за то, что на них такая грязная одежда, заставил раздеться догола и улечься в постель. Нары были построены в три этажа, друг над другом. Ханс, догола раздетый, лежал под двумя тонкими одеялами на самом верхнем этаже. Он все время пытался как-нибудь завернуться в одеяло, потому что тюфяк был набит соломой и она кололась сквозь тонкий чехол.

Пока он лежал, какой-то человек вошел в дверь, вскарабкался на верхний этаж нар и улегся рядом с Хансом. Ему было около тридцати, круглое лицо и очки, самодовольно поблескивающие на носу.

– Как тебя зовут? – спросил он. – Ты и правда доктор?

– Конечно. Меня зовут ван Дам, а тебя?

– Меня зовут де Хонд, я здесь уже три недели. На прошлой неделе меня экзаменовал Lagerarzt [29], он принял меня, и теперь я Pfleger[30] – но пока в резервном списке.

– Где ты учился? – спросил Ханс.

– В Утрехтском университете, а потом работал в детской больнице.

– А что тебе здесь приходится делать?

– Да все, что велят. Целый день занимаюсь всякой фигней, ну скоро ты и сам увидишь. Грязная работа, то трупы таскать, то еще что-то в этом роде. У тебя что, никакой одежды нет?

Вот как раз с одеждой у Ханса были проблемы. Решить вопрос обещали на следующий день. Де Хонд сказал, что постарается помочь ему.

– Ты что-нибудь знаешь про женский барак? – спросил его Ханс.

– Да, кое-что, – отвечал де Хонд, нервно озираясь. – Это Десятый барак, там у меня жена. Она тоже врач. Она попала туда три недели назад.

Ханс обрадовался, что хотя бы один голландский врач оказался здесь. Он рассказал де Хонду про Фридель и что она тоже должна находиться в Десятом бараке.

– М-да, – заметил де Хонд, – мы должны попробовать что-то для нее сделать.