Мария наоборот была молчалива и не суетлива. Она медленно прошла из коридора в гостиную и, словно в раздумье остановилась посередине.

– Можно свет уменьшить? Глаза режет, – попросила она. Сергей Львович засуетился, щелкая выключателями.

– Нет, – поправила она, – лучше теплый оставить, а белый выключить.

Сергей Львович сделал, как сказала Мария и что-то весело бормоча, продолжал суетится.

– Может, обойдемся без кофе? – Марисоль стояла в середине комнаты в золотисто-красном свете угловых торшеров. Сергей Львович остолбенел. Она завела руку за голову, приподняла рассыпанные по плечам волосы и повернулась к нему спиной:

– Помоги расстегнуть платье.

Платье синей волной легло на пол вокруг стройных загорелых ног в черных туфлях на высоких каблуках.

Мария резко вскинулась и села на кровати белым расплывчатым пятном.

– Все-все-все… Хватит! Домой!

– Подожди! Послушай минутку! – Сергей Львович остановил ее спокойным голосом, – сейчас два часа ночи: я не знаю, как в твоей гостинице, но многие закрываются на ночь, и чтобы войти, надо будить швейцара или вахтера какого-нибудь. У меня трехкомнатная квартира. Предлагаю: ты спи здесь спокойно, а я уйду в третью комнату и переночую – там все для этого есть.

– Пойдем чайку, что ли, попьем, – подумав, отозвалась Мария.

Сергей Львович в качестве домашней одежды выдал ей белый банный халат. Мария обернулась в два оборота и утонула в белом коконе. Чтобы халат не волочился по полу, она обулась в свои туфли на каблуках. Было смешно и они оба смеялись, щурясь поначалу после темноты на свет.

Потом Мария сидела в кресле, сняв туфли и поджав ноги, Сергей Львович возился с чашками, чайником, блюдцами, медом, печеньем. Из него сыпалось остроумие, и вытекала какая-то бестолковая суета. Комнату наполнял неяркий теплый свет. Было весело, уютно и хорошо. Какой-то невидимый, но твердый, словно хрустальный, купол накрыл этих двоих. Под этим хрустальным куполом разливалось ощущение уюта, покоя и защищенности. Что-то происходило. Что-то странное росло и крепло. Что? Сказать, что это вспышка любви – какие там порывы любви в сорок лет, – просто смешно! Сказать, что росло чувство душевного родства? Какая там душевная близость, когда и у того и другого вся жизнь прошла с другими людьми? Симпатия? Восхищение красотой или умом? В таком возрасте – каждый себе на уме и чужим умом не восхищается. И тем не мене что-то было, что-то всплывало в комнате, словно кит в океане. Всплывало и утверждалось. Первая это почувствовала Мария – женское сердце более чуткое. Она это почувствовала во время близости – было как-то слишком хорошо и… как-то не чувствовалось неловкости, о которую обязательно спотыкаются в таких быстрых отношениях незнакомые взрослые люди. Она почувствовала и испугалась. Казалось, чего вроде бы пугаться? Он – холостяк. Ее же теперешние семейные отношения вполне позволяли без малейших последствий провести отпуск как ей заблагорассудится. И сейчас, когда они сидели за чаем и болтали ни о чем, был как раз тот момент, когда пора было увидеть, что они совершенно чужие люди из двух чужих параллельных миров, но этого не происходило. Наоборот, происходило что-то странное, что-то таинственное.

Наконец, она устала и стала неудержимо зевать. Загорелая, в белоснежном халате она была столь соблазнительна, что он невольно снова потянулся к ней. Мария сделала решительный жест рукой, каким отгоняют назойливую муху:

– Кыш! – в свою третью комнату! Спать хочу.

Сергей Львович был так восхищен и красотой руки, сделавшей жест, и изяществом самого жеста, что удалился в одиночество с блаженной улыбкой.