– Я был рожден для того, чтобы стать музыкантом, точнее, композитором. Сейчас я в этом уверен на сто процентов. Эта тема для меня была очень болезненная… Да и не тема это вовсе, а жизнь, и жизнь – сломанная. Ни с кем никогда об этом не говорил, и до недавнего время не мог об этом даже думать. Сейчас могу – отболело, отошло в область предания. Не буду рассказывать, где и как я учился, на чем играл, что сочинял, потому что это сейчас уже совсем не интересно, даже мне. Изначальные данные у меня были хорошие. Говорят, что человек через слух воспринимает не более десяти процентов информации о внешнем мире, я – намного больше – процентов двадцать. И главное то, что через слух я воспринимаю самую драгоценную информацию. То есть меня волнует, вдохновляет именно звуковая картина мира. Звуки моря – спокойного, штормового это для меня – симфоническая музыка, которую мне хочется доработать, но это уже музыка. Сильный ветер свистит в русском лесу или здесь – в ветвях пальм, все это меня очень волнует. На закате на подмосковном болоте, когда ритмично стоящие сосновые стволы горят красным золотом, я слышу симфоническую музыку. Твой голос, особенно когда ты смеешься, могу слушать вечно… Ну и так далее и тому подобное. Если бы мне дали задание сочинить библию, то я бы начал так: «В начале Бог создал музыку, а затем на музыкальный каркас мира Он надел материю и энергию». Что-то вроде этого. Это чисто композиторское восприятие мира, но стать настоящим композитором, это огромный труд и его невозможно совмещать ни с чем другим. В наше время заработать музыкой даже на хлеб абсолютно невозможно. Судьба моя в современной России, была совершенно однозначной – нищенство и в сорок лет – веревка под потолок. Короче говоря, когда стал вопрос о выборе музыки, как профессии я выбрал продолжение учебы в техническом институте. Помню, как меня ломало и корежило после принятия окончательного решения. У меня был на руках билет в Большой зал Московской консерватории на концерт одного прекрасного пианиста. Как сейчас помню, у меня был двенадцатый ряд и двенадцатое место. Вроде бы я все решил, но меня мимо всякой логики словно океанской волной тянуло в Москву. А я упирался. Ломал себя буквально через колено. Сломал – не поехал. Потом, позже, еще пару раз такая тяга к музыке пробуждалась, но слабее, потом еще слабее. Потом отпустило.

Сергей Львович замолчал. Мария молчала, потупив влажные глаза. Она с какой-то неизвестной целью водила ложечкой по белому чизкейку. Сергей Львович принялся за кофе и десерт.

– Грустно, – наконец произнесла Мария.

– Грустно, но не более того. Я и сейчас не вижу ни малейшей ошибки в своем тогдашнем решении. У нас был неформальный кружок единомышленников. В определенном смысле – уникальное явление. Мы собирались вокруг музыки! Говорили о музыке, играли, пели что-то свое. Радовались друг за друга. Намеревались идти в искусство плечом к плечу. В то время уже никто так бескорыстно не собирался – ни поэты, ни художники, ни музыканты. «Святые посиделки» были, если так можно выразиться. Так вот, было нас шесть человек. Я – отошел от музыки первый. Не отошел, а – отскочил, как от большой опасности. Один – спился и погиб по пьянке. Второй – повесился. Третий преждевременно умер от болезни. Но эта болезнь тоже связана и с водкой, и с потерей социального статуса. Четвертый жив-здоров, но он тоже отскочил от музыки, только через три года после меня, занялся чем-то простым, купи-продай, но у него семья, все в порядке. Пятый пишет, прости господи, «музыку для кино» и еще для чего-то. Я сравнительно недавно столкнулся с ним на улице в Петербурге. Он так быстро принялся о чем-то тараторить, видимо, боялся, что я что-то о его «музыке» скажу. Думаю, что с другими он совершенно спокойно разговаривает на музыкальные темы, а со мной на фоне наших бывших «святых посиделок» не смог. Совесть!.. Мари! Ну хватить грустить. Жизнь продолжается! У меня нет никакой психологической травмы, живу, дышу полной грудью.