– Главное, никаких споров и конфликтов на религиозной почве, – учили недавно приехавшего в Кишинев Ахмеда старшие коллеги. – Иначе нас отсюда за две недели попрут. Когда приезжал премьер-министр Турции, местная полиция решила выдворить из Кишинева всех курдов. Ну, вот нас всех отсюда и выслали в провинцию на две недели. И объяснить им, что курд и сириец, или, суданец, к примеру, представляют разные страны и народы, было невозможно. Местные – народ очень терпимый. Главное, их не раздражать.

Ахмед слушал, кивал, и нарезал лук кольцами. Это было его главной обязанностью: за день ему приходилось чистить около двадцати килограммов лука. Друзья даже прозвали его «Чипполино». По вечерам, приходя в квартиру, которую он снимал на пару с сокурсником, Ахмед с раздражением улавливал стойкий запах лука, исходивший от него самого

– Махмуд, – застенчиво спрашивал он хозяина время от времени, – когда мне доверят резать помидоры?

– Еще не время, мальчик мой, – сопел хозяин, и отправлялся курить кальян, – ты пока не научился толком работать с луком.

Работники смеялись, и отпускали клиентам новые порции шаурмы. Все они работали по принципу конвейера: каждому была доверена одна операция. Ахмед резал лук, Саид – мясо, пришлый молдаванин Сержиу, женатый на дочери Махмуда, – огурцы…

В результате работали они очень быстро, и даже составляли конкуренцию местному «МакДональдсу», расположенному в пятидесяти – ста метрах от их киоска.

Когда началась война в Ираке, Ахмед выходил в ночную смену. Тщательно выбрившись, парень набриолинил волосы, и надел на указательный палец левой руки золотой перстень.

– Жалко, что у нас не покупают шаурму американцы, – мрачно сказал ему вместо приветствия Саид, пиливший огромный кусок мяса, – ох, как жалко…

– Конечно, я расстроен, – подумав, ответил Ахмед, – потому что я не люблю страданий, крови и смерти. Но в политику лезть не хочу. Не по душе мне все этого.

– А чего ты хочешь? – враждебно спросил молдаванин, зять Махмуда, который, как и все местные в подобных случаях, стал большим арабом, чем настоящий араб. – Устроиться в «МакДональдс» на четверть ставки?

– Нет, – аккуратно нарезая лук, ответил Ахмед. – Я хочу получить диплом, жениться на красивой девушке, с которой познакомился здесь два дня назад, и остаться жить в Молдавии. Я буду врачом.

– То есть, пусть американцы нападают на нас и убивают всех, кого захотят? – угрюмо уточнил Саид.

– Нет, – удивился Ахмед, – с чего ты взял? Разве я говорил так? Я сказал, что расстроен.

– И тебе не хочется убить американца? – уточнил Саид.

– Какого американца? – не понял Ахмед. – Я могу хотеть убить американца, который сделал мне что-нибудь плохое. Но поскольку я не знаю ни одного американца, как я могу хотеть его убить? Как вообще можно желать убить нечто, абстракцию?

– Студент, – с неодобрительной ухмылкой сказал Сержиу, – философ…

– Медик, – робко поправил его Ахмед.

Все это, – и ночная смена, и жар от мяса для шаурмы, и волосатые руки коллег по работе, – начинало нагонять на него уныние. Некоторое время мужчины молча резали овощи, и мясо, а высокий афганец, молчавший все время, выдавал покупателям шаурму через окошечко. Лоб Саида покрылся мелкими капельками: как бутылка пива в телевизионной рекламе.

– Да поймите же вы, – жалобно объяснил Ахмед, – я против войны. Не люблю я Америку. Но что мне толку взять да и убить какого-нибудь американца, который такой же человек как я: только на учебу гамбургерами зарабатывает, а не шаурмой.

– В «МакДональдсе» нет ни одного рабочего-американца, – возразил, глядя в стенку, Сержиу, – только местные. И работают они за копейки. Американцы их эксплуатируют.