Что ж, действительно, отвлёкся. Как и хотел. Так что зря Гагарин делает вид, что соседка его «достала». Хотя времени до романтического ужина остаётся всё меньше и меньше.

…Олигарх не приходит в себя которые сутки. Он продолжает плыть по реке безвременья и бесчувствия, оставаясь внутри себя в полном одиночестве. А то набежит толпа воспоминаний, не протолкнуться. А то вообразит себя на финале чемпионата мира по футболу, а то – победоносно летящим под белым парусом.

Олигарх и слышит и не слышит голоса, звучащие рядом, беззвучно отдаёт приказания верному своему ординарцу Гоше «найти и обезвредить». Кого? Зачем? И от чего, от кого нужно спасать хозяина – Гоша не знает, но молча кивает хозяину, Олигарх довольно улыбается: этот не подведёт…

Во сне у Гагарина болит верхушка левого лёгкого, сквозь сон чувствует зудящее присутствие чего-то постороннего, мозг думает: хорошо бы сократить количество выкуренных сигарет (квартира провоняла холостяцким запахом), но, проснувшись, первым делом бежит затянуться.

Сидя на унитазе, Олег раскрывает новую пачку лёгкого «Парламента», вытаскивает из пачки кусок глянца с правилами рекламного розыгрыша. На стеклянной полочке уже лежит пара таких листовок. А ещё несколько он уже отправил по указанному на карточке адресу. Гагарин все же участвует в таких акциях, у него, например, есть одноразовый фотоаппарат и изящная кофейная чашка. Пустяк, а приятно.

Гагарин с наслаждением затягивается. Наступил, можно сказать, красный день календаря – его профессиональный праздник, день анестезиолога.

16 октября позабытого широкой общественностью года впервые был дан наркоз, хороший повод для корпоративной пьянки. Тем более что Гагарин неожиданно понимает: он боится идти в навороченный ресторан, боится не соответствовать обстановке богатого и расслабленного заведения.

В клинике, пока ассистировал на плановых операциях, снова напряжённо думал, с кем пойти. В перерыве между обходом и процедурами сделал ещё пару звонков. Пусто. Глухо. Глупо как-то: пойти не с кем.

Понятно, что случай, но очень уж символический. Можно сказать, закономерный. Скоро сорок, а ни котёнка, ни кутёнка. Может, и правда собаку завести. Но с ней же в ресторан не пойдешь, а гулять нужно – каждый день, утром и вечером. А кто будет оставаться с псом во время его дежурств?

С одеждой вроде решил. Что-то неброское, небрежное. Общеупотребимое. В конце концов, про фрак и бабочку в приглашении ничего не сказано.

А может, вообще не идти? Подумал – и гора с плеч, сразу позвоночнику легче. Растянулся в кресле, вытянул натруженные ноги.

А тут народ стал в ординаторской собираться: праздник как-никак. Гагарин никогда не принимает участия в организационной возне, сидит молча, улыбается. Он же всегда в стороне. Он же всегда где-то сбоку.

Судьба у него такая.

Реанимация, наиболее рисковое и трудное медицинское дело, никогда не пребывает при деньгах, очень сложно образовать финансовые излишки при экстренных и незапланированных случаях. Да и смертельные исходы слишком часты, никакого рыночного механизму, как ни крути, не включается. Реаниматологи, анестезиологи…

Странный, вообще-то, выбор. Понятно, когда идут на стоматологию, то подразумевают большие деньги, патологоанатомами устраиваются те, кому охота пуще неволи, но вот кто идёт в реаниматологи? Никакой логики, кроме азарта и страсти до предела усложнять, уплотнять себе жизнь.

На самоопределение Олега Гагарина повлияла пасхальная история, свидетелем которой он оказался в глубоком детстве. Ему было тогда лет пять, самое начало человеческой сознательности. Гагарин вспоминает народное гулянье на ослепительно белом снегу, чистый Кустодиев – с румяным сибирским народом, лавками-палатями, недорогими угощениями.