Теперь же все мои опасения казались страшно далекими, словно капризы наивного перепуганного ребенка. Мы с Филиппом были предназначены друг для друга. Я могла стать для него не просто женой и сосудом для его семени. Мы оба были молоды, и впереди у нас лежала вся жизнь. Вместе мы могли сделаться благородными и мудрыми правителями. Мы могли передать власть и богатство нашим детям, а затем уйти на покой и вместе стареть, предаваясь воспоминаниям. А когда наши кости превратятся в прах в мраморной гробнице, наша кровь продолжит править после нас, пока сам мир не прекратит существовать.

Я свернулась в клубок под боком у Филиппа. Он что-то пробормотал и сонно подвинулся, положив мою руку себе на грудь. Под пальцами сильно и ровно билось его сердце.

Закрыв глаза, я погрузилась в сон.

Мы тепло распрощались с Маргаритой в Антверпене, где началось ее путешествие в Испанию. Затем отправились в Брюссель, густонаселенный живописный город на севере Фландрии. Буйный пейзаж вокруг очаровывал взгляд, но меня поразило, как невелико было герцогство Филиппа, зажатое, словно бисквит, между севером Франции и широко раскинувшимися германскими княжествами. На поездку из Гранады в Толедо требовались недели, но до шумной столицы Фландрии мы добрались всего за четыре дня. Казалось, вся страна могла поместиться в уголке Кастилии и еще осталось бы свободное пространство. Может, именно потому я практически не встречала признаков бедности или необитаемых каменистых просторов. Здесь все имело свою цель и свое место.

Богато украшенные покои герцогского дворца Филиппа поразили меня до глубины души. Здешний двор напоминал целый город – я никогда еще не видела столько народу. В Кастилии Реконкиста сократила численность придворных до минимума, поскольку приходилось быть готовыми в любой момент отправиться в путь. Во Фландрии же, казалось, единственной причиной для переезда мог стать лишь собственный запах; более того, фламандцы утопали в показной роскоши, подчеркивая непрестанное стремление к богатству. Где же еще имелись все возможности сделать состояние, как не при дворе? Соответственно, туда стремились все – епископы и прелаты, вельможи и их свита, послы и секретари, вездесущие льстецы и нахлебники, бесчисленные слуги и лакеи.

И конечно, женщины – множество женщин. Жены и дочери, любовницы, знатные дамы и куртизанки – все цеплялись за доступную их полу ограниченную власть, каждая была полна решимости познакомиться со мной и добиться моего расположения. В кричаще-ярких платьях, с накрашенными лицами, они постоянно прихорашивались, бесстыдно флиртовали и строили интриги не хуже священников.

Собираясь днем на галереях, они обменивались шутками о нынешних и прошлых любовниках, обсуждали моду на чепцы и болтали о политике. Казалось, они знали обо всем, что происходило при каждом европейском дворе, – кто, что, когда и с кем. Я слышала о распрях в Англии, куда было суждено отправиться моей сестре Каталине, об ужасной тридцатилетней гражданской войне, истребившей английскую знать и положившей начало династии Тюдоров под властью Генриха Седьмого. Я узнала о предательствах французов и их стремлении овладеть Италией, о продажных Валуа и их наследии алчных королей. Поскольку я была главной дамой двора, эрцгерцогиней, меня неумолимо затягивало в их сети, словно муху в паутину. Лестью и комплиментами они вовлекали меня в свои беседы, засыпая вопросами.

Я обнаружила, что Испания для них – далекая экзотическая страна, окутанная предрассудками и тьмой мавританского владычества, и что мою мать почитают как королеву-воительницу. Им хотелось как можно больше знать о падении Гранады, о путешествиях Кристобаля Колона, и правда ли, будто калифы держали своих жен в заточении, обезглавливая любого, кто осмеливался на них хотя бы взглянуть. С раскрытым ртом они слушали мои рассказы об охранявших гарем евнухах, о том дне, когда я увидела Боабдиля низложенным. Взамен они учили, как с помощью пудры скрыть оливковый оттенок моей кожи, и убеждали меня, что в их откровенных платьях я буду смотреться просто великолепно.