А в гостиной Генри танцевал со стройной женщиной в длинном платье с открытой спиной и едва заметной лямкой на шее. Ткань которого была покрыта узором из оранжевых и зеленых завитков. У нее была тонкая длинная шея, а седеющие волосы были заплетены в толстую косу, которая покачивалась в такт танца. Я решила, что это его жена, Тилли Сандерсон, чьи стихи я пыталась анализировать, когда училась в Брауновском университете. Генри, Тилли и остальные представители старшего поколения казались мне такими расслабленными и счастливыми! Нет, они не просто выглядели гораздо моложе моих родителей, несмотря на то, что были примерно одного с ними возраста – казалось, что время не имеет над ними силы, словно люди искусства и писатели были освобождены от такой условности, как старение. Смеясь, Генри и Тилли делали что-то похожее на «бамп» – танец, в котором нужно мягко толкать друг друга бедром или плечом. Я попыталась представить своих родителей танцующих под Talking heads или делающих «бамп», но у меня ничего не получилось. В этот момент рядом появился Фрэнни и схватил меня за руки.

– Что тебя так рассмешило? – спросил он, закручивая меня в танце.

– Да все, – ответила я, но он, очевидно, не понял, о чем это я.

Мои родители каждое лето тоже устраивали вечеринку. Но вместо танцев босиком, сдвинутых ковров и пожилых женщин в модных сандалиях коктейльная вечеринка моих родителей предполагала строгий подсчет и учет участников. Далее высчитывалось количество мини-пирогов из расчета по четыре штуки на каждого. В магазине «Филен», который в торговом центре на Честнат-Хилл, закупались приталенные летние платья, а в каждой туалетной комнате гостей ждали выглаженные полотенца для рук с вышивкой и подносы с мылом в виде морских гребешков.

Я ездила на каникулы в Труро с детства, и каждое лето было таким же предсказуемым, как местные приливы. В солнечные дни мы шли на Балстон-Бич и раскладывали свои полотенца по правую сторону от входа и никогда по левую. Если вода воняла водорослями, мы ехали на Корн-Хилл, чтобы поплавать там в заливе, где в безветренную погоду можно было легко оплыть скалу шесть раз, скользя по стеклянной поверхности воды. Родители при этом раскрывали пляжные кресла и усаживались читать. Мама читала семейные саги, повествующие сразу о нескольких поколениях одной семьи, перебравшейся из своего маленького штетла в Скарсдейл, а папа – одно из последних изданий биографии президента, напечатанных книжным клубом «Книга месяца», или же смотрел котировки акций. А мы с моим братом Дэнни в это время ныряли за манящими крабами или просто купались. Эта картинка немного изменилась, когда мы стали старше, но не слишком сильно. Вместо барахтанья в воде я теперь зачитывалась романами, а Дэнни боролся с задачками из колонки математических игр журнала «Сайнтифик Америкэн».

В последний день каникул мы обычно покупали лобстеров и вечером варили их в большой черной кастрюле. Возвратившись в Ньютон, мы стряхивали песок со своей летней одежды и точно по переключателю возвращались к привычной рутине – работа, школа, ужин в шесть, похвалы, которыми родители часто награждали Дэнни за его блестящие знания по математике, и их мягкое недовольство моей мечтательностью и тягой к книгам. Созданная однажды, эта схема никогда кардинально не менялась.

Даже теперь родители, точно одержимые, следят за успехами Дэнни в магистратуре MIT[2], и все их надежды на величие нашего рода полностью возложены на него. В случае же со мной они просто ждут, когда я брошу свою мечту о писательстве и возьмусь за ум, поступлю на юридический факультет или хотя бы получу диплом преподавателя. В последнее время я тоже часто сомневаюсь, тот ли путь я выбрала. Я задаюсь вопросом, как я могу серьезно воспринимать занятие, которое до сих пор не принесло мне никаких ощутимых результатов, если не считать горы исписанных листов, раскиданных по комнате.