Но сам факт наличия столь мощной, хоть и самоубийственной атаки, придавал мне внутренних сил. Я хотя бы смогу прихватить обидчиков с собой на тот свет, просто надо черпать не все самое темное, как я делал на поле боя с волками, а вообще, все что имею.

Сегодня что-то было не так. Я чувствовал сознание Лу довольно отчетливо. Богиня врала, причем врала в первую очередь сама себе.

— Что не так? — Я сразу как-то весь собрался, памятуя о нашей первой встрече в чертогах. Сейчас Лу, конечно же, не начнет громить мой разум, но, как говорится, осадочек остался.

Богиня ничего не ответила и в попытках уклониться от разговора, начала посылать мне образы ментальных конструктов.

Я жестче, чем следовало, отмахнулся от них, и в ответ послал сгусток эмоций: тревогу, участие, беспокойство.

Но вывести богиню на разговор не удалось, а через некоторое время и ощущение неправильности ее эмоций пропало.

Продвигались мы, по словам Лу, довольно медленно, но в этом была и ее вина — из-за нее я был так зациклен на обороне и расщеплении, вместо необходимой концентрации. Мы смогли нивелировать большинство проблем, но старая концепция моего ментального поведения нет-нет, да и вылезала наружу.

Наконец-то мне удалось создать что-то, похожее на стальную указку.

«Почему не меч? Это же самая простая конструкция, знакомая всем», — спросила богиня.

«Не знаю, для меня меч не так привычен и прост, как тебе кажется», — ответил я.

Указка в моей руке была около метра в длину и почему-то напоминала мне кусок арматуры, только из алюминия. Я покрутил ее и так, и сяк, пытаясь понять свои ощущения. Она почему-то казалась мне живой и теплой, а если сосредоточиться — то даже немного пульсирующей. Хотя визуально это был просто кусок светло-белесого металла.

«Хорошо. В любом случае, с этим можно работать. Постарайся зафиксировать его в памяти в мельчайших деталях. Все, что ты чувствуешь», — сказала Лу.

Я последовал ее совету. Некоторое время мы потренировались растворять и призывать назад мою «указку», которую про себя я окрестил арматурой.

«Что за арматура?»

Я поделился с богиней образами стальных прутьев, торчащих из бетонных блоков.

Вынырнули из чертогов, когда была уже почти полночь.

Мне хотелось сказать Лу, что она может поговорить со мной, довериться мне, потому что я так и не забыл это ее чувство тревоги и самообмана, которое я почувствовал на просторах чертогов разума. Но не сказал. Как это всегда бывает, я просто струсил и не стал ничего говорить богине, просто испугавшись, что она меня оттолкнет. Наши взаимоотношения находились в каком-то абсолютно непостижимом балансе. С одной стороны мы были, вроде как, повязанными партнерами. С другой, она — пятисотлетнее божество, которое вообще находится за пределами понимания человеческого разума. О чем я могу с ней говорить? Что могу сказать? «Успокойся, все хорошо?» Такой себе план, откровенно на троечку.

Так что я ничего ей не сказал, а она и не стремилась со мной общаться. Да и спать мне оставалось не слишком долго.

Так что с тяжелой от занятий и выпитого вечером головой, я лег спать. Снилась мне, как не странно, блестящая ментальная арматурина.

В последующие вечера я попытался опять вывести Лу на разговор, но богиня уклонялась. Пару раз даже напомнил о своем существовании ошейник Матери, что вызвало во мне только волну негодования. Я чувствовал, что Лу скрывает что-то важное, критически важное не только для нее, но и для меня.

На четвертый день богиня сдалась и показала причину своих тревог.

Был выходной и мы как раз прогуливались по торговым рядам главной рыночной площади Пите, которая размещалась в нижнем городе. Тут всегда кипела торговля, а в особые дни проводились публичные казни за совершение особо тяжких преступлений. Каких-то массовых зверств тут не было, но бандитов-душегубов периодически вешали, а убийц детей и женщин, если был доказан факт того, что жертв было более одной — четвертовали. Такие будничные вещи, как отрубание рук ворам, проводились обычно сразу в застенках городской стражи. Веселья для людей в этом было мало, да и надо было перевязать приговоренного. Все же убить человека цели не стояло, хотя отсутствие даже одной кисти обрекало преступника на жалкое существование и медленную, голодную смерть. Быстрее умирали те, кому отрубали две руки.