– Не важно, – ответила Любящая, – такая поговорка подходит всем. И всегда.

– Ну что же, – сказал Терпеливый, – есть дикие собаки. Ночами они сбиваются в стаи и бродят. Но не так далеко от Леса.

– Может быть, Лес не далеко, – предположил Веселёхонький.

Терпеливый пожал плечами:

– Кто знает. Возможно, не далеко. Но собаки на группу путников не нападут. Беспокоиться не о чем. Вот если мы попадём в долину сонхватов, – сказал он задумчиво.

– Это немного не здесь, в стороне, – успокоила Первая, – а одинокие сонхваты за пределы долины в это время заходят редко.

– Совершенно согласен. К тому же с нами топтун. Зримую душу они предпочтут скорее, чем человека.

– Моя бабушка тоже так думала. С ней был прыгун – четырёхдневка. Но они предпочли мою бабушку.

Путники засмеялись.

Из плодов сонхватов, которые те откладывали в землю, получали замечательное масло. Им смазывали всё, что скрипело, но главное – его использовали в лампах. Оно горело долго и почти не коптило.

Плоды появлялись днём, но в самом его конце, почти в сумерки. Обычно отправлялись двое, ведь если ты уснёшь, то останешься совершенно беспомощен. Сонхваты тебя не тронут, но обстоятельства могут покалечить. Бабушка поехала одна, но, слава Обиженному, она взяла с собой плащеносца. Когда он вернулся на Пост, стало понятно, что что-то случилось.

Сонхваты едят только зримых, ночами, днём им хватает солнца. Днём это просто растение, безобидное во всех смыслах слова. Только перед самым началом сумерек, после плодоношения, сонхваты становятся хищными. Они выдирают корни, припорашивают свои плоды и начинают бродить. В основном по долине, которая так и называется – долина сонхватов.

Хищные растения оберегают потомство, которое будет лежать целую ночь, и прорастёт по её окончании. Но им надо есть, и механизм для этого они придумали замечательный. Жертву, что подошла слишком близко, растения усыпляют, и, пока она спит, высасывают внутренности. Делают это сонхваты довольно кропотливо, ведь времени много, жертва мертва, и можно уже не спешить. Корявые лапы медленно погружаются в тело и так же медленно его пожирают, а может, и выпивают. Мнения, как они это делают, в общем расходятся, ни у кого нет желания наблюдать, что случилось. Во всяком случае, по окончании трапезы от жертвы остаётся лишь оболочка, словно пустой бурдюк, из которого вытек напиток.

Незримых сонхваты не трогают, но могут их усыпить. Кого на сутки, кого надолго. Бабушка проснулась не скоро, и именно это событие подорвало её здоровье.

– Расскажите о бабушке, – предложила Любящая.

– Хорошо, – ответила девушка, – я, пожалуй, расскажу об одном путешествии. Прошлой ночью бабушка часто забирала меня с собой. Однажды мы выполняли опасный заказ – из Озёрного края в Прихолмье нужно было доставить двудушного.

У костра стало тихо.

Двудушных боялись. Эти существа, которых не всегда даже считали за людей, не просто использовали зримых – они соединялись с ними в единое целое. Тот Лес, в котором жили двудушные, назывался Безвестным, или Девятым. Потому что он был девятым, по счету, после известных восьми. Но в этом девятом, кроме двудушных, никто не селился. Лес был заражен. В Лесу обитал паразит, состоявший из одной только души. Этот паразит заселялся в чужое тело, в основном это были тела больных или ослабевших животных, и изгонял их душу. Благодаря паразиту животное выздоравливало, становилось сильным, но только это было другое животное, в нём жила другая душа, душа паразита. Жила и ждала своего часа.

У людей нет зримой души, и паразит заселялся легко. Человек начинал видеть в темноте, слышал шорох, шёпот, у него обострялись чувства. Но самое главное – люди обретали почти что бессмертие. Для этого нужно было пережить страшные муки перерождения, и, если останешься жив, удалить шишку, которая в скором времени вырастала на лбу. Поначалу об этом не знали, и в конце ночи душа паразита могла покинуть заражённого, и оставить того умирать, а могла впустить другого такого же паразита, спариться с ним и стать рассадником новых душ, которые, словно капли тумана, покидали заражённое тело. Без шишки двудушные жили долго, даже слишком долго, но что при этом творилось в их душах – шкод его знает.