– Ишь, расклекотался, – Ратибор вышел следом, прищурился на птицу. – Чуйку имеет. Кречеты – они смерть за версту чуют.

– Чью смерть? – спросил Василько, и голос предательски дрогнул.

Ратибор помолчал, потом положил тяжелую ладонь на плечо мальчика:

– Того не ведаю. Может, вражью. Может… – Он не договорил, но Василько понял. – Слушай меня, княже. Ты хоть и молод, но уже не дитя. В поход идешь – значит, готов должен быть. К чему угодно готов.

– Я готов! – горячо воскликнул княжич.

– Готов, говоришь? – Ратибор усмехнулся невесело. – Вот что скажу тебе, Василько Константинович. Ты – князь. По крови, по праву. Но с кровью… с кровью не играют. Первая – она всегда остается. Тут, – он ткнул корявым пальцем себе в грудь, – и тут, – коснулся виска. – На всю жизнь остается. Запомни это.

В лагере забили сбор. Загудела труба, и сотни воинов начали выползать из шатров, натягивать кольчуги, проверять оружие. День начинался.

Солнце поднялось высоко, когда огромное войско великого князя Юрия Всеволодовича двинулось на восток. Десять тысяч воинов – конных и пеших – растянулись по дороге на версты. Впереди – стяг великого князя с золотым львом на алом поле. За ним – знамена удельных князей, бояр, воевод.

Василько ехал в середине колонны со своим маленьким ростовским отрядом – пятьдесят молодых дружинников, почти мальчишек. На древке копья трепетал его личный стяг – белое полотнище с вышитым синим васильком. Рядом на невысоком жеребце трясся Митька, теперь официально – оруженосец князя.

– Жарко-то как, – пожаловался Митька, вытирая пот со лба. – И пыль эта… Кхе-кхе!

Действительно, июльская жара стояла немилосердная. Тысячи копыт поднимали такие клубы пыли, что дышать становилось трудно. Мошкара лезла в глаза, в нос, облепляла вспотевшие лица. Доспехи накалялись, словно сковороды на огне.

– Терпи, – буркнул Василько, хотя самому хотелось сбросить душную кольчужку. – Воины мы или кисейные барышни?

Но шутка вышла натужной. С каждой верстой пути веселое возбуждение первых дней сменялось тревогой. Вокруг все чаще попадались следы войны – сожженные деревни, вытоптанные поля. Булгарские дозоры отступали, не принимая боя, но их присутствие чувствовалось – дымки на горизонте, потревоженные птицы над лесом.

К вечеру четвертого дня похода передовые отряды достигли границы булгарских земель. Здесь, на левом берегу Волги, великий князь приказал разбить лагерь.

– Завтра переправа, – объявил Ратибор, вернувшись с военного совета. – А там уж – как Бог даст.

Ярый, привязанный к шесту у княжеского шатра, не переставал беспокоиться. Птица металась на путах, хрипло кричала, роняла перья.

– Нехорошо это, – покачал головой старый сокольничий Ермила, приставленный ухаживать за кречетом. – Сроду такого не видывал. Будто бес в него вселился.

Василько лежал в походном шалаше, сплетенном из веток, и никак не мог заснуть. Где-то вдали ухала сова, в кустах шуршали мелкие зверьки. А может, это были не зверьки? Может, булгарские лазутчики подкрадывались к лагерю?

Рядом на охапке сена ворочался Митька. Вдруг княжич заметил – рука друга, сжимающая рукоять меча, мелко дрожит.

– Митя, – шепнул Василько. – Ты чего?

– Да так… – Голос у Митьки сорвался. – Слушай, Васька… А если убьют?

Вопрос повис в душном воздухе шалаша. Василько хотел сказать что-то бодрое, подбадривающее, но горло сдавило. Он и сам думал об этом все эти дни. Смерть – она ведь не разбирает, князь ты или смерд.

– Не думай об этом, – наконец выдавил княжич.

– Как не думать-то? – Митька приподнялся на локте. В темноте блеснули глаза. – Вон, Федор-кузнец рассказывал – стрела в глаз попала его брату под Рязанью. Так и помер, даже охнуть не успел.