– Ну, хоть на человека стал похож, а не на порождение Нечистого, – сказала наглая девица и бросила в него сначала куском ткани – обтереться, а следом штанами и рубахой, его же собственными, из седельных сумок. Кто-то, видимо, был послан забрать поклажу из конюшни.

Орис поймал свои вещи и закрылся ими, как щитом.

Служанка продолжала стоять, уперев руки в бока – перед голым и чистым мужиком она была смелая. Длинные тёмные волосы её текли по плечам, и грамард даже залюбовался, а потом улыбнулся и принялся бубнить себе под нос скороговорку на эссале, никакую не менту, конечно, а так, речевое упражнение из Третьего домена достопочтенного труда мастера Капринуса.

Девушка взвизгнула и выбежала. Орис засмеялся и принялся одеваться.

Назойливое неудовлетворение накатывало волнами, он не мог вспомнить что-то очень важное. Ах, да, рассказ Кастора. Рассказ, из которого он ничегошеньки не помнил, его дар не впервые бил по памяти, но сейчас чутьё упорно твердило Орису, что в своём пренебрежении он упустил истину.

Не было ничего удивительного в том, что Кастор не любил север. Глухие леса и темень наводили тоску, хотелось запереться в скрипте и предаться простым радостям, таким, какие утешали его с тех пор, как он выучился читать и писать. Перенесение слов на бумагу успокаивало его, знания сами по себе придавали уверенности, но не согревали. Даже в разгар лета у Подножия вечерами было сыро и холодно, что вынуждало Кастора надевать белую рясу поверх шерстяной туники. Здесь всегда приходилось возить с собой мешок с тёплыми вещами. Особенно ценным являлся подбитый овчиной плащ с широким воротом, переходящим в капюшон.

А еще на груди его висел пояс с перекрестиями ремней. Грамард заставил его запастись кучей ненужных вещей, таких, как нож, кресало и масло, средство от живота и сушёные яблоки для лошадей. Всё это Кастор по велению грамарда рассовал по отделениям на поясе, и его тяжесть ежечасно приближал сура к земле. За день он так уставал в седле, что переставал чувствовать бёдра и задницу, только гордость удерживала его от того, чтобы не свалиться с лошади и не уползти в кусты, будто уж. Кастор ничуть не сомневался в том, что Создатель сильно осерчал на него за что-то, а иначе никак не объяснить, почему ему достался такой спутник, как милсдарь Морисс Ёльдер, он же грамард, он же тупица Орис.

Перспектива путешествия поначалу очень порадовала Кастора, в основном из-за красочного описания монсеньора. Это должно было стать лучшим временем в его жизни, большую часть которой Кастор провёл за запертыми дверями. Мокрый трюм галеры, подвал дома того дурака, который его купил, а после монастырь, где он попросил убежища после побега, и лучшее, что с ним случилось в жизни – библиотека монсеньора. Теперь же он, наконец, был свободен и снабжен средствами, мог увидеть мир и открыть множество дверей. Из уст монсеньора это звучало очень заманчиво, на деле же обернулось катастрофой.

Все последние три месяца Кастор только и мечтал о том, что сослужить монсеньору какую-нибудь такую службу, чтобы после осмелиться попросить его отозвать свой подарок, как сам монсеньор именовал сие путешествие, и разрешить Кастору вернуться в столицу, за стены монастыря Святого бедняка – Апостола Марка, самого достопочтенного из всего пантеона Альмирских святых.

Несмотря на то, что кровь в Касторе текла зерейская, в Создателя сур верил искренне, как и в его Дар, он давно уже отринул многообразие верований своей родной земли. Глубоко в душе он считал поклонение тотемным животным и духам дикостью, и единственное, о чем мечтал, что когда-нибудь Зерей примет истинную веру, веру в Создателя.