Трубадур зевнул и потянулся.

– Знаешь что, давай-ка спать, а то после этой скачки у меня руки и ноги отваливаются. Надо бы, конечно, дежурить по очереди, но это выше моих сил. Ты, если хочешь, покарауль, а я буду спать.

– Спи, а я ещё посижу, – сказал я. – Сразу после еды ложиться вредно. А что мы будем делать завтра, вернее, уже сегодня?

– Попробую понять, куда нас занесло. Вообще-то я неплохо знаю эти места, но в темноте всё привычное выглядит иначе. Где-то поблизости должен быть замок Фуа. Если доберёмся до него, считай, нам повезло. Разбойникам туда хода нет. Накормят, напоят, а если повезёт, то и деньжат отсыплют. Надеюсь, граф Раймунд Роже меня не забыл, когда-то мои кансоны нравились его супруге Филиппе и вдовой сестрице Эскларамонде…

Меня разбудила промозглая стынь. Плащ отсырел, и казалось, что я лежу под мокрым войлоком. Отбросив его, я, не торопясь, встал и огляделся. Из дверного проёма лился странно тусклый свет, и было непонятно, какое сейчас время дня. Костёр давно прогорел, пепел в кострище от сырости свернулся в шарики. Француз спал в углу, завернувшись с головой и визгливо похрапывая. Стараясь не шуметь, я вышел из хлева, ставшего нашим прибежищем, и в изумлении застыл на пороге. Мир исчез. Под утро лёг такой туман, что я с трудом различал пальцы на вытянутой руке. Туман глушил все звуки, казалось, уши залиты воском, и это было плохо, потому что мы не услышали бы приближающуюся погоню. С другой стороны, наткнуться на нашу овчарню можно было разве что случайно. Если нас не схватили ночью, то вряд ли найдут теперь. Оставалось ждать, пока туман рассеется. Надо было приготовить что-нибудь горячее, но в овчарне не осталось дров – мы всё сожгли ночью – а отходить далеко я боялся, потому что в таком тумане ничего не стоило заблудиться.

На пороге появился трубадур. Он был в грязноватых льняных шоссах, в нижней рубахе, босой, с травинками во всклокоченных волосах. Почёсывая под мышками, Юк разглядывал туман.

– Вельзевулова отрыжка! – наконец пробурчал он. – Вот туманище! Не иначе, ведьма помелом намешала.

– Что будем делать? – спросил я.

– А что тут сделаешь? Ехать нельзя, не видно же ни черта. Того и гляди свалимся в овраг и шеи себе свернём, ну или будем по кругу ходить. Придётся ждать. Солнце, по-моему, недавно взошло, скоро пригреет, как следует, и туман рассеется. Так что я – спать.

– А есть ты не хочешь?

– А что, разве осталось что пожрать? – встрепенулся француз.

– Приготовим – будет.

– А-а-а… – разочарованно протянул тот. – Ну, ты, если хочешь, готовь, а мне в такую рань и кусок в горло не полезет.

И он ушёл обратно в сарай.

Не отходя от овчарни, я набрал щепок и разложил костерок. Подогретое вино, хлеб и мясо сделали своё дело – сытый смотрит на мир другими глазами, чем голодный. Позавтракав, я устроился снаружи у стены и, кажется, задремал. Разбудило меня ощущение, что в мире что-то изменилось. Где-то там, наверху, из невидимых с земли облаков выбралось солнце, и его ласковые лучи-ладошки погладили меня по лицу. От этого я и проснулся. Туман быстро таял, и вскоре от него не осталось ни следа. Под утренним солнцем переливались капельки росы на травяном ковре, но вскоре исчезли и они. Пора было будить моего спутника. Со вздохом я поднялся, отряхнул одежду и вошёл в овчарню.

– Ты ничего не слышишь? – спросил я у трубадура, придерживая его лошадь за повод.

Француз так и не соизволил позаботиться о своём завтраке, остался голодным и от этого истекал ядом, как скорпион. Он хотел было ответить мне какой-нибудь гадостью, но тут колокольный звон, крики и странные удары из-за лежащего перед нами невысокого холма донеслись особенно отчётливо.