– Скорей! Скорей!
И Ратиков повторял это, торопя своих красноармейцев:
– Живей, ребятушки! Ну, у кого не ладится? Прыгай на землю.
Сам Матвей Тимофеевич был уже собран: вещмешок за плечами туго подогнан, автомат на груди, лопатка и котелок по бокам.
Бойцов своего отделения он торопил по-разному – кого строгостью, кого дружески, а кому старался помочь. Он знал, что у каждого из этих молодых красноармейцев, впервые надевших одинаковые гимнастерки, свой особый характер и привычки.
Бомбежка приближалась к эшелону. Вот уже бомба взорвалась совсем близко, и Ратикова при этом сшибло с ног и обсыпало колючей землей. Как сквозь сон, он услышал:
– Ой, убьют!
Матвей Тимофеевич выплюнул землю, вытер губы, глубоко вобрал воздух, поднялся. Все произошло быстрее, чем можно об этом рассказать.
– Без паники! – крикнул он в темноту. А услышав снова, как кто-то не то пробормотал что-то испуганное, не то заскулил и заохал, выкрикнул: – За мной бегом марш!
Глаза чуть привыкли к темноте, и он различал теперь косой бугор, за который бежали в укрытие еле видные фигуры людей. Бежать надо было осторожно, чтобы не споткнуться или не провалиться в темноте в какую-нибудь яму или канаву. Услышав за собой не то порывистое дыхание, не то тяжелые вздохи, Матвей Тимофеевич на мгновение остановился и выкрикнул с озорством:
– Эй, храбрецы, на войне надо не о смерти вопить, а о жизни думать! Тогда смерть обойдет тебя стороной. Не отставай!.. Ложись!
Вовремя отдал он последнюю команду, падая лицом вперед, как бы вдавливаясь в землю, закрывая руками голову. Тех красноармейцев, кто не успел лечь тут же за ним, воздушной волной опрокинуло, повалило навзничь, засыпав землей лицо, забив пылью нос и уши. Видимо, враг бомбил теперь точно по цели, и смерть подошла совсем вплотную к Ратикову и его товарищам по эшелону…
Ольга Олеговна
Володя и Наташка стояли, тесно прижавшись к матери. Этой ночью они услышали войну, а сейчас увидели. Наташка захныкала и вдруг заревела. Ее никто не успокаивал, на нее никто не кричал, не цыкал, не требовал замолчать. Она рыдала громко – и вдруг замолчала…
В это мгновение Галина Фёдоровна, как бы очнувшись от сна, рванулась вперед, увлекая за собой детей, и сказала:
– Пошли!
Было страшнее, чем ночью во время бомбежки. Страх этот не покидал Володю всю обратную дорогу, и ему все время виделась темная громада дымящихся камней, что-то тяжко-серое, почти черное, сумрачное среди ясного солнечного дня.
Обратно шли молча и торопливо. Наташка, не успевая за большими шагами взрослых, переходила в бег. Она сначала похныкивала, потом же, снова почувствовав, что сейчас не до нее, замолчала.
А вот и маленький дом Ратиковых. Утром еще по двум сторонам подъезда были две маленькие витрины – молочной и булочной. Теперь же на тротуаре высилась куча мусора и битого стекла, а вместо магазинных окон – пирамида мешков с песком, прикрытых снаружи листами фанеры.
От этого дом сразу как бы ослеп.
– Володя, ты не заметил, разве эти окна ночью разбило? – спросила Галина Фёдоровна.
– Не помню, мама.
– Разбили! – сказала Ната. – Я помню.
Войдя в подъезд, Володя прежде всего открыл почтовый ящик, пошарил в нем рукой и сказал:
– Ничего, мама. Письма с фронта медленно идут. Вот и Мишка ничего не знает о своем папе.
Миша, школьный товарищ Володи, в один с ним день проводил отца на фронт.
– Ты плохо искал.
Галина Фёдоровна опустилась на колени перед ящиком – для ее роста он висел слишком низко, – отодвинула дверку-дощечку и заглянула внутрь.
– А это что?! – Она держала в одной руке бумажку, а другой вытирала глаза. – Прочти, Вова, это не письмо, а какая-то повестка-извещение. Прочти же: у меня все расплывается перед глазами.