Я рассказала женщине все, как есть. Сообщила, что моя дочь и мама попали в аварию, и я сейчас еду к ним в больницу. К концу рассказа я уже не проговаривала объяснение, а прорыдала его.

И вместо того чтобы упрекнуть меня за то, что я так внезапно ушла с работы, она стала успокаивать и утешать.

– Давайте представим, что ваш первый рабочий день начнется завтра, а не сегодня, – предложила Екатерина Павловна с легкой усталостью в голосе. – Но завтра вам все равно предстоит самостоятельно пообщаться с руководителем.

Ох!

А точно надо?

– Значит, я не уволена? – с недоверием уточнила я.

Любой руководитель на его месте постарался бы избавиться от свидетеля, учитывая, в какой ситуации я его застала.

– Не благодарите, – кадровик, не попрощавшись, бросила трубку, и я, ошарашенная, отняла телефон от уха.

За последний час мое настроение менялось, как на родео!

Одно очевидно: я получила еще один шанс. И, кажется, это касается не только работы.

Не помню, как я доехала до больницы. В состоянии аффекта я вбежала в приемное отделение скорой помощи и начала искать свою дочь. Вокруг меня толпились люди, много детей, но среди них не было моей дочери. В регистратуре мне никто не мог дать внятного ответа.

Я уже собиралась звонить маме, чтобы уточнить, не ошиблась ли она с больницей, как вдруг услышала родной звонкий смех, доносившийся из процедурного кабинета.

Влетела в кабинет, сердце колотилось в бешеном ритме, грозясь вырваться из груди. И увидела ее. Моя Сашуля, моя маленькая звездочка, сидела на кушетке, увлеченно болтая с медсестрой. На лбу красовалась небольшая ссадина, коленка заклеена пластырем. Но она была цела. Невредима.

Не помню, как преодолела оставшееся расстояние. Просто оказалась рядом, упала на колени и обняла ее так крепко, как только могла.

– Мамочка! – Сашуля обняла меня в ответ своими маленькими ручками. – Я немножко удайилась, но совсем не больно!

Ох уж это «р» на манер Алекса! Я никак не могу привыкнуть. Каждый раз, когда моя дочь произносит французское «р», мне кажется, что в сердце вонзается острая игла. Можете представить, как часто я это испытывала, учитывая, что моя дочь – настоящая щебетушка?

Я гладила ее по волосам, целовала в макушку, в щеки, в лоб. Слезы текли ручьем, застилая все вокруг. Слезы облегчения, слезы счастья, слезы благодарности.

– Сашуля, моя девочка… моя хорошая… – шептала я, не в силах произнести что-то более внятное.

Мама что-то говорила о такси, о каком-то лихаче, выскочившем на перекресток. Но я ничего не слышала. Слова проплывали мимо, не задерживаясь в сознании. Я видела только свою дочь, чувствовала тепло ее маленького тельца, слышала ее звонкий голосок. И этого было достаточно.

– Мам, а мне тетя врач дала наклейку с котиком! – Сашуля протянула мне руку, демонстрируя яркую картинку.

Я улыбнулась сквозь слезы, прижав ее к себе еще крепче, чувствуя себя на седьмом небе, что все мои опасения и страхи оказались напрасны.

Но среди этого всепоглощающего счастья, среди оглушающей радости облегчения, пробивалось что-то еще. Какая-то смутная тревога, какое-то странное волнение, которое я не могла до конца понять.

Я ощущала это смутное чувство с тех пор, как увидела Алекса. С тех пор, как увидела его лицо, его взгляд, и пять лет, словно и не бывало!

Старалась не думать о том, в какой именно момент я его увидела. Я пыталась сосредоточиться на Сашуле и на том, что с ней все хорошо. Но мысли постоянно возвращались, терзая меня невысказанными вопросами: неужели судьба действительно решила вновь свести нас вместе? И если да, то к чему это приведет? Если он, судя по болтовне девушек в лифте, собирается жениться, а я помолвлена.