– Что случилось? – тихо спрашиваю я. – Ты не сможешь восстановить электропроводку?

– Да, не смогу. Я не понимаю, как работают системы. Это далеко от базовой проводки, с которой я работал раньше. Но дело не в этом.

Я хмурюсь.

– Посмотри.

Он включает фонарик и светит себе под ноги.

Мне требуется мгновение, чтобы осознать, что я вижу, и когда до меня доходит, я, задыхаясь, прикрываю рот рукой. Ботинки Дэниела промокли насквозь. Его брюки мокрые до щиколоток, а влажные следы ведут обратно к мостику.

– Нет! – Я напрягаюсь всем телом.

– Примерно в двух футах от зоны сортировки и переработки мусора. Первая палуба. Основание корабля.

Мне не сразу удается произнести эти слова:

– У нас пробоина?!

– Не знаю. Это всего лишь одно помещение, и стены выглядят целыми. Уровень воды не поднимается.

– Что мы можем с этим сделать? – Я чувствую жар, меня знобит. – Откачать воду? Вычерпать ведрами? О боже, нам нужно покинуть этот корабль.

– Мне удалось закрыть водонепроницаемую дверь в переборке и изолировать помещение. Попробовал проделать то же самое с другими запертыми дверями, но они по-прежнему не открываются. Думаю, они спроектированы так, чтобы их было легко закрывать, но нужно преодолеть какой-то механизм, чтобы открыть обратно. Возможно, требуются ключи экипажа. Проектировщики корабля знали, что делали. С нами все будет в порядке.

– Это, – говорю я, указывая на его ботинки, – не в порядке, Дэниел. Это далеко не так.

– У нас есть двигатель, но нет электричества. – Он кладет руку мне на плечо. – Это значит, что нет ни света, ни тепла, ни связи, ни навигационного оборудования. Мы будто плывем под парусом в восемнадцатом веке.

– Все еще хуже, – отвечаю я. – У нас нет и еды. Нам с тобой нужно вернуться туда и найти ручное управление.

Дэниел поднимает палец и оглядывается.

Мы оба замолкаем.

– Капает вода? – спрашивает он. – И здесь, наверху, тоже?

– Мы должны предупредить…

– Подожди, – перебивает Дэниел и ведет меня в центр лобби. – По-моему, это здесь.

Я освещаю фонариком ледяную скульптуру – или то, что от нее осталось. Когда я взошла на борт с нашими дорожными сумками, это была двухметровая ледяная копия «Атлантики», а теперь видна лишь подставка для сбора талой воды, еще не до конца растаявшая дымовая труба и ящик из непрозрачного оргстекла размером в половину обувной коробки.

Дэниел подносит фонарик к крышке ящика.

Кажется, слова написаны от руки.

Почерк торопливый.

Яростный.

Буквы закругленные, но выглядят так, словно писал ребенок.

Надпись гласит:

Не открывайте ящик.

Смотрю на коробку, а затем – на промокшие ботинки Дэниела.

Моя повседневная жизнь внезапно кажется далекой и хрупкой. Время поворачивает вспять. Я теряю уверенность и силу, которые накапливала годами.

Подростком я постоянно чувствовала себя не в своей тарелке. В школе у меня не было лучшей подруги. Я дружила с одноклассницами, и мы вместе ели чипсы на рынке, смеялись, делились секретами, но эти девочки всегда были чьими-то лучшими подругами. Так продолжалось до тех пор, пока мне не перевалило за двадцать. Только недавно я смирилась с тем фактом, что я такая, какая есть, и что моя семья, включая Пита, – это мой мир.

– Этот ящик лежал здесь все время?

– Понятия не имею, – отвечает Дэниел. – Я не рассматривал тщательно ледяную скульптуру. Ящик сделан из полупрозрачного пластика. Матового. Может, он все это время находился внутри ледяной «Атлантики»?

– «Не открывайте ящик», – читаю я вслух. – Зачем нам вообще его открывать?

– Ума не приложу.

– Думаешь, внутри каждой скульптуры на корабле есть такой ящик? Что-то вроде химического охлаждающего элемента, предотвращающего быстрое таяние льда?