После выписки из больницы родители объявили сыну, что мать серьезно больна, и любое волнение может стоить ей сердечного приступа. Конкретный диагноз при этом почему-то озвучен не был. А одышка и головокружение начинались у нее почему-то исключительно при спорах с Честером – никакие другие факторы не вызывали подобных симптомов… И он сдался.

Таким образом, борьбу за свою свободу он проиграл. И с тех пор ему осталась лишь бессильная, безнадежная покорность. Терпение, словно тяжкий груз, согнуло плечи. А непрерывная боль тонко, остро, филигранно точила, разъедала в нем все живое и настоящее…

Но его чувства никого ни интересовали. В доме наконец воцарилось спокойствие – сын стал самым удобным ребенком на свете, и ничто теперь не нарушало совершенства бытия.

Хотя, по мнению миссис Уилтон, пределов совершенство не имело. И поэтому в реальности Честера продолжали появляться все новые и новые правила, инструкции и ограничения…

А своего апогея тирания достигла после трагедии, случившейся с предыдущим мэром. Мысль, что от поступков детей напрямую зависит репутация отца, его карьера, а следовательно – благополучие семьи, завладела матерью всецело, снова лишив покоя и став ее основным страхом. На Честера посыпалась очередная порция запретов и предписаний – после которой ему разрешалось разве что дышать. Последние полгода буквально каждую секунду его оценивали, одергивали, критиковали и держали под прицелом пристального грозного взгляда…

И он уже из последних сил выдерживал, тащил на себе это чудовищное напряжение несвободы. Единственным светом в конце его персонального черного тоннеля оставалась только слабенькая, эфемерная надежда на отключение родительского контроля – в день его 16-летия. Когда-то давно, в детстве, впервые настроив систему надзора, миссис Уилтон, отмахиваясь от его громких протестов, обронила фразу: «Отключу, когда тебе исполнится 16…»

И месяц назад он решился. Напомнил о давнем разговоре и спросил, может ли ожидать в день рождения такого подарка…

В ответ на вопрос мать нахмурилась и покачала головой:

– Честер, ну ты же понимаешь, что в детстве обстоятельства были другими. А сейчас, когда сын мистера Каннингема…

– Мама! – изо всех сил стараясь сохранить спокойный тон, возразил он. – Я – не сын мистера Каннингема! Я – другой человек!

– И тем не менее, – ее голос звучал сухо и категорично. – Десять лет назад я не могла представить себе будущую ситуацию…

– Мама, ты обещала. Обещания нужно выполнять, ведь ты сама меня этому всегда учила!

Она тяжело вздохнула.

– Хорошо, я подумаю, – и отвернулась, давая понять, что разговор окончен.

И вот сегодня, стоя у окна и давясь отчаянием, он прокручивал в мыслях диалог, случайно услышанный в кабинете отца. Она решила не отключать контроль. Решила не отключать… Свет погас. Слабенькая, эфемерная надежда умерла. И как будто умерло все – и весь мир, и он сам. Его кошмар не закончится. Еще как минимум два года…

«Он стал часто задерживаться из школы»! Да он задержался-то всего два раза! В первый раз в баскетбольной команде заболели два игрока, и ему вдруг предложили выйти на замену – не тренер, а сами ребята – а он даже не ожидал такого чуда… А во второй раз чудо было еще более невероятным – с ним заговорила Саманта, на какую-то учебную тему, а потом беседа расширилась и так увлекла обоих, что они и не заметили, как дошли до ее дома – расположенного довольно далеко от дома Честера…

Хотя, в глубине души он, конечно, понимал – даже если бы не было этих двух опозданий, контроль не отключили бы. Потому что причина – не в опозданиях. А в том, что мать больше всего на свете боится разрушения красивой картинки, которую выстраивала годами… Но он, Честер, которому на днях исполнится 16, как маленький дурачок, цеплялся за волшебное: «А вдруг?..» Нет никакого «вдруг». В это царство духоты никогда не проникнет искра жизни. Лучше бы он умер сразу, тогда, в 5 лет!..