Мужчина в сюртуке, ещё больше сгорбившись, пятясь, вышел из зала.

– Кто у нас ещё там? – через минуту сипло прохрипел человек за дубовым столом.

– Тютчев. Фёдор Иванович Тютчев, – подобострастно склоняясь, произнёс второй, – ещё Фёдоров Николай, библиотекарь с Румянцевской, Булгаков Сергей Николаевич, ваше превосходительство, марксист. Ну и этот-с, господин Флоренский. В который раз уже, прости господи.

– Нет уж, последних только с митрополитом!

– Подъехали-с. Чаёвничают пока, ждут-с. А, простите, Булгакова-то к ним зачем-с?

– Отец-то священник. Не худо бы напомнить. Чует моё сердце, увернётся он от этих, как их…

– Марксисты-с.

– Вот, вот. А потом сраму не оберёшься. Власть-то преемственна! Кому свинью подкладываем? Понимать надо-с! – Он погрозил помощнику указательным пальцем. – Ведь и в пятую кавказскую читать будут! Насилу тогда управились! В зачатке душить, в зачатке! – Его рука сжалась в трясущийся кулак.

И только сейчас оба заметили Сергея, замершего в углу.

– А это кто таков? – грозно спросил первый, с непониманием оглядывая одежду незнакомца. – Кто таков, спрашиваю? Нет, я решительно не понимаю… – Он снова начал подниматься из-за стола.

– Нобеля… – дрожащим голосом выдавил незваный гость. – Что же вы с Гоголем-то творите? Совестью российской.

– Чего-с? Чего-с изволили сказать? – помощник нисколько не смутился, однако, заставив тем самым изумиться ещё больше человека в аксельбантах.

– Да что тут происходит? – зарычал тот. – Какой ещё Нобель?! Почему не записан?!

– Торговец смертью, динамитный король. Тот, что учредил знаменитые премии. – Сергей взял себя в руки.

– Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! Чтобы он не совершил… дурного-с… – помощник зло глянул в сторону гостя, – ежели что… искупил, искупил, вот-с. По сей день премии получают-с!

– Кровавые! И не все берут! – выкрикнул Сергей. – Журналисты перепутали смерть брата с его собственной. И назвали в некрологе, как и следовало, – миллионер на крови! Только страх, что это и останется после него, заставил Нобеля учредить свой фонд. Только страх! А вовсе не перемена взглядов на мораль!

– Почем знаете-с?! – вдруг завизжал помощник.

Человек в аксельбантах машинально отстранился от него, переводя непонимающий взгляд от одного стоявшего к другому.

– Пьеса! За месяц до смерти он издает пьесу. Единственную, ваше превосходительство! Всего сто экземпляров. – Сергей с отчаянием посмотрел на человека в аксельбантах. – Подчинённые намеренно скрывают её от вас! Церковь запретила дальнейшие публикации, а родственники уничтожили все напечатанные брошюры. Они, да и мы все так думали. И вы особенно! – Он ткнул пальцем в помощника. – Но ровно через сто лет в королевском архиве Швеции обнаружили чудом уцелевший экземпляр.

– Его и ждут в другом месте. – перебил помощник. – Да и знаем мы всё это… – уже устало произнёс он. – А вы… вы, выходит, тот самый? – Голос вдруг стал сиплым. – Мальчишка.

– Мальчишка? Да сколько же ему лет?! – взревел председатель, придя в себя.

– Сорок пять, ваше превосходительство. Летом, в шортах, – ухмыльнулся стоявший у стола, – а зимой, если приосанится, годков на восемь больше. У нас в приёмной не записаны-с, ни тот, ни другой, – сделав шаг к мундиру и наклоняясь, уже с улыбкой подтвердил помощник. Только в этом ракурсе от его рта до самого уха обнажился уродливый шрам.

– Боже! – выпалил Сергей, – Да мы с вами встречались! Помните, в подвале музея? Вы ещё сказали мне, что второй раз туда не приглашают! И вот опять…

– Вы ошибаетесь, – прошипел тот.

– Да… да… что ж это такое! Не позволю! – Огромный кулак в третий раз с грохотом опустился на дубовый стол.