Уж в чём в чём, а в интимной сфере футболисты во все времена были в числе фаворитов. И от недостатка скабрезности, естественной в сугубо молодёжной мужской компании, они не страдали. Недаром в раздевалке армейцев бытовала шутливая поговорка: "Мы ребята боевые, любим щели половые!" Хотя в данной загадке имелись в виду всего-навсего тараканы.

– Чего-чего? – тем временем, недопонимая, уставился на Романа сластолюбец.

– Эструсом у женщин именуется период повышенной потребности в плотских утехах, – блеснул образованностью Загорцев. – А у нас, мужиков, то же самое именуется гипертаксисом. То бишь, бушующее либидо самца.

– А-а-а…, – вник в смысл научных определений старик. – Да-да! Таксис! Да ещё какой! Она меня так таскала, так таскала…Все блага мира были брошены к её ногам, – от воспоминаний умирающим воробышком закатил глаза Тверезовский, – а она…

– А она? – с повышенным интересом допытывался сочувствующий.

– А она…, – аж застонал от томных воспоминаний баловень женщин.

– А она? – заинтригованно подгонял его соболезнующий.

– …А она за одну лёжку заразила меня атипичной пневмореей,

ослиным гриппером, сусликовым геморроем и ураганным недержанием мочи и остальных испражнений, – трагическим тоном подвёл промежуточную черту собственному откровению Борис Абрамович. – Трах-тибидох!

Завершение «лав стори» и развязка находились в таком контрасте с мелодраматической увертюрой и надрывным тоном Тверезовского, что Загорцев огромным усилием воли сдержался от обидного смеха.

– …Верно говорят, что купить можно, что угодно, – продолжал меж тем повествование любвеобильный блудник, не заметивший мины веселья на лице товарища по несчастью, – кроме здоровья. Тогда эти болезни не лечились. И я, как и ты, Рома, не нашёл альтернативы анабиозу.

– О, женщины, женщины! – деланно вознегодовал Загорцев, видя, что Борис Абрамович расчувствовался и нуждается в поддержке.

– И уже здесь, в Котоне, местные целители избавили меня «от букета», коим наградила киска с длинными ногами, – сентиментально промокнул уголки глаз платочком старик. – Однако, заодно с заразой…вынужденно…как эти коновалы-котонцы утверждают, они ампутировали и моё мужское достоинство, и мою предстательную железу.

– ?!! – немо, но весьма доходчиво, вытянувшейся физиономией и траурным поклоном головы, выразил искреннее соучастие Тверизовскому более удачливый соплеменник по безвременно почившим в бозе органам внутренней и внешней секреции.

– Увы, – продолжал кручиниться страдалец, – сбережение

живота своего – не гарантия сохранения настоящей мужской пульсации. В этом плане планета Таутикан, куда нас с тобой, Ромаха, занесло, меня не спасла.

– Да-да, какая жалость, – оценив личные преимущества перед исповедующимся, в том числе путём их суеверного ощупывания на предмет наличия, тактично поддакнул тому везунчик. И тут же, насторожившись, уточнил: – Планета Таутикан?…Это что, современный образ и символ нашей Зелёной планеты?

– Ка-какой символ? – выпучил глаза на Загорцева горемыка по мужской части. – Планета Таутикан – символ? Ты чё гонишь-то, Ромашка? Планета Таутикан – это та юдоль печали, где нам с тобой

придётся коротать наш вдовий век.

Теперь, вслед за Борисом Абрамовичем, и Роман вытаращил на него глаза. Так они непродолжительный период поражённо и молча пялились друг на друга, и каждый отчасти заподозрил в земляке то ли «подсадную утку» Крэка, то ли афериста, то ли душевнобольного.

Первым не перенёс томления неизвестностью более опытный из них.

– Ты чего, в натуре? – осведомился греховодник. – Ты не в курсе, что ли, где мы обретаемся?