К нашей безумной радости груз почти не пострадал. Слегка подкоптился снаружи, но это, если подумать, не так уж и страшно. Родион вновь организовал добровольцев, составил их цепочкой, по которой принялись передавать ценный скарб. Пока складывали прямо на песок, нужно еще состояние определить, пострадавшее отсортировать, а то, что удалось сохранить, распределить по остальным машинам.

Вот только возникла проблема. Огромная гора ящиков, а техника и без того загружена под завязку. Некуда размещать! Хочешь не хочешь, а часть поклажи придется бросить в пустыне. Тут уж поневоле задумаешься – и зачем так рьяно тушили? Если бы сгорело, хоть не так было бы обидно.

В этот момент все и произошло.

Прибежал Мишка, весь зареванный, глаза в пол-лица, говорить не может, за руки хватает и тянет куда-то, вопит что-то несвязное. Схватила тревожный чемоданчик и бегом за мальчишкой. По дороге даже прикрикнуть на него слегка пришлось, чтобы спокойно и внятно объяснялся. Помогло!

– Я, – говорит, – Стива застрелил. Нечаянно!

О Господи!

– Он еще жив, пульс прощупывается… Я не хотел… Я в Чекиста целил.

Час от часу не легче. Уже и на минутку отойти нельзя.

– В политрука-то зачем стрелял? – спрашиваю, – чем тебе он так насолил?

– Он Иваныча убил, сволочь!

– Что?

Перед глазами поплыло.

Иваныча больше нет…

Я непроизвольно остановила бег. И сразу перед глазами встала картина, как Чекист в того, зараженного паразитами паренька, стреляет.

И я не ошиблась.

– Да пойдемте же, – снова тянет меня Мишка за руку, – Иваныч заразился паразитами, его уже было не спасти. Но это я только потом узнал. А когда увидел мертвого Иваныча, совсем соображать перестал, достал пистолет и выстрелил. А Стивен…

Мишка на секунду смолк, проглатывая комок.

– А Стивен… меня остановить хотел… а я… уже нажал…

У него опять потекли слезы.

– Лидия Андреевна, миленькая, спасите Стивена!

Иваныч заразился…

Как так? Ведь было же все нормально.

Или нет?

Тут я на полушаге споткнулась и села на песок. Мишка бегает вокруг, хнычет, а у меня в памяти мокрые штаны Иваныча всплыли, когда он на приборную панель МАЗа полез из болотной жижи.

Он же ведь в ботинках был, сапоги только потом натянул. Уже тогда у него щиколотки были мокрыми. Да и что сапоги, если воды в кабине по пояс. А за МАЗом шел целый косяк злобных тварей, длиннющим шлейфом тянулся.

Вот же я дура!

Нужно было сразу же Иваныча раздеть и осмотреть. Может быть, еще можно было помочь…

Да и вся эта авантюра с соляркой. Подохли от нее червяки или нет? Мы же не видели! Торопились смотаться из озера поскорее. Поверили старику на слово. А сработало его вонючее средство? Этого уже не узнать.

Вот и получается, что это я во всем виновата.

Поверила Петру Ивановичу на слово. На ровный спокойный голос купилась, на адскую вонь от солярки.

Последнее, кстати, и было самым убедительным. Разве можно выжить в жидкости, которая так сильно воняет?

Чувствую – сейчас разрыдаюсь, а нельзя. Кое-как взяла себя в руки, бегу дальше. Забегаем за грузовик, вижу два тела на песке. Над одним, склонившись, сидит Гейман.

– Как он? – спрашиваю.

У меня почему-то совсем выключились эмоции, на политрука даже элементарной злости нет.

– Жив пока, – отвечает, – пульс ровный, но очень слабый. Я перевязал, как смог. Боюсь, сердце задето. Не жилец.

Это мы еще посмотрим!

– Пуля внутри? – спрашиваю.

– Нет, навылет.

Это лучше, – отмечаю про себя.

А чем оно лучше? Если сердце задето, ни хрена я в полевых условиях не сделаю. Пару минут агонии, и все.

Черта с два он у меня просто так умрет!

Не в первый и не в последний раз приходится оспаривать решение костлявой.