Прошло три года. Кого она увидит, осла или дурака? «Такую женщину просрал!» – ругалась Скворцова. У нее были мужчины, некоторые делали ей предложения, но ей хотелось настоящего уютного домашнего тепла.

Три года – это не три месяца. Оба изменились. Кате казалось – она поменялась больше. Вроде как состарилась. О, моль полетела. Не из вашего ли бюстгальтера?

Господи! – она ужаснулась сентябрю месяцу. Этот чертов Марковцев может поздравить с наступающим днем рождения. Не дай боже, открещивалась Катя.

Она в десятый раз подошла к зеркалу поправить прическу, одернуть рукав приталенного жакета из коричневого букле и всякий раз видела позади чуть насмешливые глаза Сергея: «Прихорашиваешься?» Да, блин, делать мне больше нечего. Пару раз посмотрела, как сидят на носу модные очки в тончайшей оправе, даже придумала шутку. Марковцев спросит: мол, слабое зрение? А она немощно так ответит: очень слабое – ноль пять, слабее не бывает. И только что не рухнет головой на стол.

Нет, очки сразу надевать не стоит, с ними у нее лицо телевизионной национальности. Лучше естественно прищуриться, взгляд будет малость беспомощный, чуточку хищный и натурально недальновидный. Дура дурой.

Она припасла еще одну домашнюю заготовку. Выставит на стол бутылку вина и скажет-намекнет: «Зажиточная тетенька ищет компаньона со стаканом». И тут же возникнет какая-то гармония. У нее эротичные, соблазняющие духи «Диор Аддикт», трогающие сердце самого неприступного мужчины, у него одеколон «Балдессарини», этакий проводник самых благородных и мужественных помыслов. Она такая чернобровая и такая белолицая, а он ужасно талантливый. Круто.

Она рассмеялась. Как раз в это время вошла секретарша. И доложила. О ком – понятно.

Скворцова не успела ни сесть за стол, ни надеть очки, ни прищуриться. Она гнала прочь улыбку, отчего губы сложились в бантик, а со стороны казалось, она целует Марковцева на расстоянии. Едва она ослабила этот коварный узелок, как губы поползли в разные стороны. И еще одна попытка убить это непроизвольное изъявление самых что ни на есть подлинных чувств. Она стояла с поджатыми губами, с ямочками на щеках, соблазнительно пахла и материлась про себя. А Марковцев, эта сволочь, даже не поздоровался. Стоит и молчит, смотрит, ждет, когда заговорит хозяйка кабинета.

Катя взяла себя в руки, собрала пальцы в щепоть и поднесла к лицу:

– Ты чуть-чуть, – она немного раздвинула пальцы, – всего-то ничего – постарел.

– Вряд ли, – наконец-то услышала она давно забытый голос. – Между старым и коллекционным огромная разница.

– А-а… Так ты у нас из коллекции… Отрадно.

– Тренируешься?

Катя мгновенно насторожилась. Ей показалось, что Сергей во время ее ужимок перед зеркалом наблюдал за ней, проник в ее мысли и задал вопрос: «С отражением все в порядке?»

– В каком смысле – тренируюсь?

– От фонаря ляпнул, не обращай внимания.

Он подошел ближе и взял Катю за руку. За щепоть, которую она, как фигу, продолжала держать.

– С какими помыслами ты это делаешь? – спросила она, соображая, как взять инициативу в свои руки. Насколько она знала Марковцева, а знала она его хорошо, тот заходил в тупик от ее вопросов. Всегда коварных, заключалась ли в них логика, были ли они абсолютно бессмысленными.

– Что? – переспросил Сергей.

– От фонаря ляпнула, не обращай внимания. – Ей захотелось дернуть его за короткую бородку-эспаньолку, а потом за длинные, прикрывающие наполовину уши волосы. Она видела его и таким, и наголо бритым. Что удивительно, облик его не менялся.

Она отпустила щепоть и, чуть поведя рукой, словно проводила кистевой прием, сцепила пальцы на ладони Сергея.