Но отравила их она.
Спасибо няне, что успела,
Парным, чистейшим молоком,
Отпаивать их то и дело.
И отошли они легко.
37
С тех пор, они трав не касались,
К губам не подносили их,
Поскольку явно опасались,
Что страшный яд таился в них.
Ах, детство! Всё необыкновенно
И удивительно всё в нём.
Святое солнечное время,
Мгновенья, чьи запомнил он.
В чьих днях, как солнца луч искрился.
Но иногда грустил в тени.
С детьми крестьянскими сдружился,
Со сверстниками он, в те дни.
И с ними, то в степи, то в поле
Довольно часто пропадал.
Забыв об их крестьянской доле,
В их игры с радостью играл.
Друзей домой к себе водил он,
И как гостей их угощал.
Товарищей Иван в них видел
И от себя не отделял.
38
Он, без зазрения в их избы,
Как друг, охотно заходил.
И, слившись с их, крестьянской жизнью,
В тех днях довольно скромно жил.
Со всеми равным быть стараясь,
Боролся, дрался, как любой.
И если бит был, не смущаясь
Шёл с победителем домой.
Там угощал его радушно:
«Ешь, Вася! Ты, мой лучший друг!»
И Вася ел и молча слушал
Всё, что рассказывал барчук.
Однажды, из детей крестьянских,
Так мальчика он полюбил,
Что, даже, ночевать остаться
Здесь, в доме у него, просил.
И вовсе не было капризов
В нём, в отношениях с детьми,
За что и был он ими признан,
И более того – любим.
39
Лишь няня строгая, старалась
Те отношенья оградить.
И неприметно возмущалась,
Ивана, чтоб не рассердить.
Отец особого вниманья
На этот факт не обращал.
Довольны были и крестьяне,
Что с их детьми Иван играл.
Ведь их сообщество едино
И называется – народ.
Крестьяне неотделимы
С дней давних от своих господ.
И нужно в дружбе жить им с ними.
Чтоб не страшится разных бед.
Хотя уже не крепостные
Крестьяне с некоторых лет.
Но до сих пор светлы их души
И совесть всё ещё, чиста.
Никто из них, не смел нарушить
Закон святого естества.
40
Наняли Ване гувернёра,
Образование, чтоб дать.
Читать он начал очень скоро.
Ну, и конечно же, писать.
Он к чтению так пристрастился,
Что начал всё подряд читать.
В чужую жизнь, в чужие мысли,
Иван стал радостно вникать.
Латынь он изучал – праматерь
Всех европейских языков.
Но было, более приятно
Ему, отдаться в плен стихов
Всем сердцем в Пушкина влюблённый,
Произносил с восторгом он:
«У лукоморья дуб зелёный,
Златая цепь на дубе том…».
Простые строки эти были
Плодом фантазии живой
И душу мальчика пронзили
И увели его с собой.
41
Ах, книги! Чудо откровенья!
Великих мыслей яркий свет.
Дней прошлых разные явленья
Они смогли запечатлеть.
Всё то, что зёрна букв в них сеют,
Смысл начинает обретать.
Гомеровскую «Одиссею»
Сумел в те дни он прочитать.
Прочёл Иван и «Дон Кихота»
Поэмы Байрона читал.
И Гоголя, весьма охотно.
И всё же, он предпочитал
Поэзию России, лучше
Стихов российских нет нигде.
Не зря подобен солнцу Пушкин,
Подобен Лермонтов звезде.
С восторгом необыкновенным
Поэзию он принимал.
В то, незапамятное время,
Свой первый стих он написал.
42
О чём писал он, неизвестно,
Кому-то, видно, подражал.
А может быть, отдавшись песне,
Её в стихах он записал.
Под ритм шагов, под птичье пенье,
Под дальний звон колоколов,
В нём зарождалось вдохновенье
И превращалось в праздник слов.
Он пел, но тут же забывались
Слова, вдаль ветром уносясь.
Они стихами бы, остались,
Запечатлев живую страсть.
Но он лишь пел, не признавая
Себя поэтом, может быть,
От чувств излишних, изнывая,
Хотел себя он исцелить
От той чувствительности редкой,
Что рано зародилось в нём:
Он слышал шелест каждой ветки,
И зорок зрением был, он.
43
Пронзая космос острым взглядом,
Где Млечный путь весь в блёстках рос,
В скопленье дальних звёзд Плеяды
Он смог увидеть все семь звёзд.
Хотя не только эти звёзды
Его манили в час ночной,
Когда так чист, прозрачен воздух