Вообще-то Франкленд был не так уж и стар. Лет пятьдесят, судя по виду. Такое впечатление создавали, скорее, старый плед на плечах и неряшливая одежда, но сам он для внимательного взгляда отнюдь стариком не казался. Седой, но движения живые и резкие, речь связная и в астрономии он разбирался отлично, а это не тот предмет, который снисходителен к старческому склерозу.

Узнав, что я приезжий, он совсем раздобрел. Наш разговор стал скорее монологом. Старик, как я и предполагал, был очень рад слушателю и рассказывал обо всем подряд: о телескопе, о местных фермерах, о погоде, о выигранных судебных делах и о том, как он в прошлом году высматривал на болотах беглого каторжника (с балкона второго этажа его дома болота просматривались великолепно). Мне также был продемонстрирован журнал астрономических наблюдений.

Историю с каторжником я знал. Мортимер упоминал о нем в разговоре, да и Холмс в свое время обращал внимание на это дело. Его заинтересовал не сам Селдон (так звали каторжника), а бессмысленная жестокость совершенного этим человеком убийства.

Я спросил:

– Послушайте, а вам не страшно было? Ведь такой человек ни перед чем бы не остановился, если бы заметил вас.

– Нет, сэр! – ответил Франкленд в своем высокопарном и высокомерном стиле. – Я, знаете ли, никого не боюсь. Привык уже выслушивать угрозы от всех и каждого. Вот вы сказали, что приехали в гости к Мортимеру?

– Да.

– Ну вот! А ведь даже он пожелал мне опухнуть от водянки. Ха-ха!

Он рассмеялся. Я тоже улыбнулся. Что тут скажешь? Чтобы довести милейшего доктора до такого состояния, надо было очень сильно постараться.

– К тому же пострадал бы только я. Я ведь один живу, хотя мой долг перед обществом никуда не делся.

– Почему же? Вы ведь совсем не старый человек.

Он махнул рукой.

– Так уж вышло, мистер Ватсон… Так уж вышло… Видимо из меня вышел плохой отец, раз моя дочь не хочет жить со мной. Возможно, я был слишком резок с нею, или наоборот: недостаточно строг? А сейчас уже и не хочу ничего менять, да и я сам давно перестал быть ей нужен. По крайней мере, она здесь, неподалеку, в Кум-Трейси. Так что хотя бы есть, кому похоронить меня и распорядиться этим домом.

– В Библии есть притча про блудного сына, – мягко напомнил я.

– Вы ведь доктор, а не священник!? – громко воскликнул Франкленд. – Вот и занимайтесь своим делом и нечего меня исповедовать. Блудный сын сам пришел к отцу, прося прощения. Понимаете? Сам! А у нас тут фермеры знаете, как говорят? Они говорят: “Сено к лошади не ходит”. Так что, если уж продолжить цитировать Библию: камень в нее я первым не брошу, но и идти к ней… Стар я, знаете ли! Ходить уже тяжело, да и воспитание у меня не то.

Руки у него дрожали и я решил, что лучше эту тему не продолжать. В конце концов кто я такой, чтобы лезть в дела отцов и детей? И так было понятно, что этому человеку от жизни ничего не нужно и последнее, чем он занялся бы – это месть.

Мы еще поговорили об астрономии, я рассказал о своих занятиях ею в университете, потом переждали небольшой летний дождик и наконец я откланялся. Франкленд даже проводил меня немного и показал прямую тропинку к Баскервиль-холлу, так что видимо у него всё-таки осталось обо мне хорошее впечатление.

По этой тропинке я и пошел не спеша, помахивая тростью и ощущая легкий голод. Завтрак у меня был более, чем легким (миссис Мортимер слегка скуповата), а чай и маленький ванильный крекер у Франкленда только раздразнили аппетит. Примерно через час такой неторопливой ходьбы тропинка вывела меня к высокой живой изгороди, за которой я увидел две узкие башни, прекрасно знакомые мне по описанию Мортимера.